Виктория Готти - Суперзвезда Страница 36

В дальнем углу Кэсс заметила аккуратно сложенные коробки. Она подошла поближе и увидела, что все они запечатаны. Кэсс открыла одну, потом вторую и начала рыться в их содержимом. Вещи принадлежали Лане — ее косметичка, письма, книги, маленькие рамки с фотографиями, на одной Кэссиди увидела себя младенцем на руках матери.

Она заглянула в коробку с вечерними платьями. Все они оказались либо белыми, либо голубыми. Мама любила голубое, особенно темные оттенки, которые так красиво оттеняли ее глаза. Вдруг она почувствовала мамин любимый аромат духов, и ее сердце сжалось. Потом Кэсс нашла платье, в котором мама получала награду Академии. Убрав эту коробку, она открыла еще одну. Что-то блеснуло золотом, и Кэсс достала из-под вороха предметов изящную резную деревянную коробочку. На верхней крышке были литеры «Л.Т.». Дрожащими пальцами Кэсс подняла крышку и увидела внутри дневник матери.

Она прижала его к сердцу и поспешила к окну, снимая с него паутину. Кэсс чувствовала холодный пол сквозь тапочки, и от этого ноги онемели. Вдруг Кэссиди захотелось куда-нибудь уйти из этого места. Спускаясь по лестнице, она снова услышала стоны.

— Помогите… помогите.

Теперь звук был приглушенный, от него холодило кровь. Крики слышались из темного алькова за дверью. Кэсс замерла, и вокруг нее повисла мертвая тишина.

Она заметила, что стены были покрыты портретами Ланы. Даже тусклый свет не мог скрыть ее красоту. Фотографии могли бы стать каталогом знаменитостей и событий Голливуда: Лана танцует с дряхлеющим Фрэдом Астером, Лана и Роджер улыбаются друг другу на фоне пейзажа, в котором Кэссиди узнала сады отеля «Бел эйр», Лана, Лана, Лана… Куда бы она ни посмотрела, отовсюду на нее глядели огромные, прекрасные и печальные глаза матери. Кэсс охватила взглядом все фотографии сразу. Проходя вдоль стен, она легко гладила пальцами изображения, чтобы очистить их от слоя пыли.

Фрэнк Синатра и Лана смеются, сидя на скамейке. Лана на церемонии награждения с Роджером и очень молодым Шоном Коннери. Лана празднует свой тридцатилетний юбилей, Лане тридцать один год, тридцать два. Лана держит Кэсс на руках в день, когда родила ее. Лана украшает обложки «Вэнити фейр», «Вога», «Верайети».

Подойдя поближе, чтобы лучше рассмотреть одну из фотографий, Кэсс нечаянно наступила на пожелтевший кусок белой кружевной материи, который упал перед ней на пол. Кэсс едва сдержала крик. Отступив назад, она увидела перед собой чудовищную картину: на портняжном манекене было надето испачканное кровью белое платье, на месте головы криво закреплена увеличенная фотография лица Ланы. Пока Кэсс сообразила, что это всего лишь манекен, она пережила невероятный ужас. Тут она поняла, что разгром в ее комнате во время приема Роджера был не простым хулиганством. Вероятно, кто-то хочет ее напугать.

Она уставилась на манекен, не в силах отвести от него глаз, запоминая каждую деталь этого кошмарного сооружения. Крик застрял у нее в горле. Пульс участился, тело покрылось потом, ее трясло. Спотыкаясь, она попятилась к выходу.

— Ради Бога, Рей, послушай меня, — закричала Кэсс пронзительным голосом. — Он был здесь. — Она стояла там, где еще недавно был манекен. Кэсс вытащила сонную Рей из постели и привела ее на чердак.

— Это была мама… Здесь валялся кусок ткани… — Кэсс дышала часто и сбивчиво. — Все платье в крови.

— Ты хочешь сказать в клюквенном соке. — Рей наклонилась, на ней была ночная сорочка и белый длинный халат, который она успела накинуть, выбегая из спальни. Подол халата волочился по полу чердака, поднимая пыль. Она положила на голову Кэсс свои большие мягкие ладони.

— Это всего лишь плохой сон, дорогая. — Глаза Рей осматривали альков. Посмотри вокруг. Ничего здесь нет. Мы выбросили старый манекен много лет тому назад.

— Но я его видела… вот здесь, — плакала Кэсс, переполненная отчаянием и страхом.

— Иногда глаза и сознание играют с нами злые шутки, дорогая. Это стресс, Кэссиди… ты вернулась сюда после стольких лет. Просто нагляделась на все эти фотографии.

Кэсс показала ей дневник:

— Он принадлежит моей маме.

— Где ты его нашла? — быстро спросила Рей, изменившись в лице. — Тебе не надо этого видеть.

Кэсс убрала дневник подальше от Рей:

— Почему нет?

— Это нельзя видеть никому, кроме твоего отца. Он, наверное, вообще не знает, что дневник существует. Скорее всего, те, кого наняли, чтобы убрать неценные вещи твоей мамы, упаковали в коробку и ее дневник. — Рей обняла ее за талию, и на ее лице появилось странное выражение. — Кэссиди, не читай. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Рей сразу же поняла, что не надо было говорить этого. Кэссиди быстро села, подол ее жемчужно-розового шелкового халата раскинулся на полу. Она медленно прочла первые несколько строчек. По ее лицу пробежала тень, губы сжались, пальцы перебирали страницы.

Рей протянула руку к дневнику, пытаясь выхватить его у Кэссиди, но та увернулась. Сдавшись, Рей произнесла:

— Ладно, Кэсс, но ты хотя бы поспи немного. Дневник почитаешь завтра.

Кэссиди чувствовала себя ребенком, который прячет запретную конфету.

«Запру его в моем кейсе и буду повсюду носить с собой», — подумала она.

Когда они дошли до спальни Кэссиди, она заметила на лице Рей глубокие морщины, ясно проступившие в розовом свете коридора.

Рей легонько прикоснулась к руке Кэсс:

— Я не могу тебе помешать. В конце концов, по закону дневник принадлежит тебе в той же мере, что и твоему отцу.

— Вот именно. И никому не должно быть никакого дела, что я его нашла.

Кэсс взглядом дала понять Рей, чтобы та молчала о ее находке. Старая женщина поцеловала Кэссиди в щеку:

— Ну ладно, иди спать. — Кэссиди быстро открыла дверь спальни. — И еще, Кэсс, — прошептала Рей. — Если тебе снова приснится этот кошмар…

— Это был не сон. Я еще раз повторяю: я видела манекен с маминой фотографией и окровавленным платьем. Мне безразлично, что ты не веришь.

Рей покачала головой:

— Хотела посоветовать тебе успокоительное.

Кэсс показала ей дневник:

— Собираюсь немного почитать.

Рей вздохнула и пошла по коридору.

Кэсс просмотрела первые строки записей, относившиеся к 1970 году.

«Что бы я ни делала, как бы ни старалась, никак не могу заснуть, — начиналась одна из записей. — Не ложусь в постель, пока не устану до полного изнеможения. Ничего не помогает — ни спиртное, ни таблетки… ни теплое молоко. Ничто. Моя жизнь настоящий кошмар… мое сердце истерзано. Постоянно думаю, что всем было бы лучше, если бы я однажды вообще не проснулась. А может быть, уйти из дома и никогда не вернуться, бросить все».

Перебирая страницы, Кэсс поняла, что брак ее матери и отца не был счастливым, если не сказать больше. Это был союз любви и ненависти, и Лана всегда чувствовала себя неспособной соответствовать тем высоким требованиям, которые предъявил к ней Роджер. Не случилось ли то же самое с Джонатаном? Впервые Кэссиди подумала, что, возможно, она была так уверена в себе именно потому, что почти не общалась с отцом в течение долгих лет.

Из написанного в дневнике она сделала вывод, что из них двоих Роджер был более властный, умный. Лана писала, что в его присутствии она ощущала себя беззащитной и даже какой-то неполноценной. «Он говорит, что любит меня, и я знаю, что это так, но он любит по-своему. Иногда мне кажется, что я всего лишь одно из его творений, и мне никогда не удастся достичь нужного ему совершенства». Кэсс была потрясена. Ее мать, легендарная красавица, состоявшаяся актриса, все же считала, что «недостаточно хороша, умна и совершенна», чтобы соответствовать Роджеру.

Кэсс стало невмоготу читать дальше, она заложила красную ленточку на странице, обозначенной «17 мая 1971 г.», и закрыла книгу. Выключила свет, но так и не могла избавиться от мучивших ее мыслей. Несколько раз ей удавалось задремать, но и во сне ее преследовали кошмары. Один раз она вскрикнула так громко, что прибежала Рей. Наконец, около двух часов Рей сумела уговорить ее выпить легкое успокоительное, и она погрузилась в беспокойное, наркотическое забытье, прижав к груди дневник матери.

Проснулась она от телефонного звонка. Голова была тяжелая, в области лба начинала разливаться боль. Где она? Почему она такая разбитая? Она сразу все вспомнила: чердак, манекен, дневник, снотворное. Телефон настойчиво продолжал звонить.

Кэссиди поднялась на кровати, и дневник упал на пол. Она вздрогнула, подняв трубку:

— Кэсс?

— Да, — прохрипела она.

— Думаю, тебе надо срочно приехать в студию, — беспокойно произнес Рудольфо.

Она взглянула на часы на тумбочке у кровати. Было почти четыре утра.

— Что случилось?

— Пожар… Декорации горят. Это все, что я знаю.