Альфред Жарри - Любовь преходящая Страница 4

Как во сне.

Неужели это все на самом деле… вы и я?

МАНОН (кидая кольца в чашку юноши): Не знаю. Что за идея, взять и написать мне письмо. Не пей этот чай: он же с ликером! Ты туда налил анисовки… Тебя вытошнит!

ЛЮСЬЕН (отталкивая чашку): И действительно, лучше от этого воздержаться. Неужели ты надеешься, что твои кольца растворятся?

С нежностью.

Скажи, правда, что у тебя в комоде есть ящик, набитый скабрезностями для пожилых господ? Мне об этом рассказал один друг, журналист… А ожерелье за двадцать тысяч рублей, которое взял у своей жены и подарил тебе один русский, ну, русский офицер? Про него еще говорили, что он остался в Париже… А твой парик из золотых ниток? А твои пачки с этими… с эмильенами… нет, с алансонскими валансьенами? Ах! А сколько всего рассказывают по поводу твоего белья: и того, что снизу, и сверху, и сбоку! Я пришел увидеть все, так как, думаю, это того стоит. Я сказал себе: «Чем покупать семьдесят штук по сорок су каждая, уж лучше заплатить ту же сумму, но за один раз, настоящий, поразительный… я предпочитаю поразительный, то есть все семьдесят сразу… понимаешь?»

МАНОН (задумчиво): Понимаю… так ты меня не любишь?

ЛЮСЬЕН (давясь от смеха): Тоже мне, придумала! Я, милочка, человек благородный, но жениться на тебе все же не собираюсь. (Принимая серьезный вид) Я, что, похож на пьяного? Так, как, покажешь мне ящик для стариков?

МАНОН (не спуская с него глаз): Да, если ты меня развлечешь.

ЛЮСЬЕН (философски): Дорогуша, бретонцы девиц не развлекают!

МАНОН: А если я выставлю тебя за дверь?

ЛЮСЬЕН: Так я же принес всю сумму!

Он толкает ее локтем и лукаво улыбается.

Ну не ломайся! Тебе же хочется еще больше, чем мне! Теперь, когда ты знаешь, каков я!

МАНОН (с достоинством): Сударь, вы забываете про слуг.

ЛЮСЬЕН (с трудом вставая): Чего? Из-за лакеев морочить мне голову?! Нет уж, хватит комедию ломать, не то я с тобой обойдусь также, как с твоими дурацкими китайскими горшками из Японии. Ладно, козочка, уже десять часов. А ровно в полночь я должен маршировать на параде. Я вовсе не собираюсь из-за твоих зенок попасть на гауптвахту… И потом, меня от чая воротит… Я вообще запрещаю его пить в моем присутствии… Как будто больше нечего пить. Держи, вот те самые пятьсот монет.

Он швыряет на чайный столик банкноты.

Но предупреждаю: за свои денежки я намерен получить все сполна. Мне хочется, чтобы весь арсенал, чтобы до дна! Поторапливайся!

МАНОН (смеясь): Нет, все же, какой он забавный! Такого я еще не видела! Причем, все по-настоящему… и готов на все… и не мелочится… совсем как клиент самого высокого… и еще свеженький… Ну, красавчик, не сердись… на содержимое ящика из комода, потребуется вся ночь, честное слово (она сгребает его в охапку). Значит, ты у нас такой яростный, да?

ЛЮСЬЕН (гневно): И я запрещаю тебе целовать меня в губы… потому что… (он уже чуть ли не плачет) потому что у меня есть невеста…

Раскисая:

Ты сама пьяна… Я здесь не причем…

Все тише и тише:

Да, точно, она пьяна… Я же знал… Я никогда не пьянею…

Одна за другой гаснут свечи,

все надолго затихает.

И вдруг куранты бьют полночь.

ЛЮСЬЕН (издалека, из глубины спальни):

Десять, одиннадцать, двенадцать, все! На гауптвахту… Ну и пусть! А если капрал будет недоволен, возьму, да как за… ему кулаком в рожу!

III

У ПОЖИЛОЙ ДАМЫ

Пожилых следует ублажать

Пожилая дама, как явствует из этого слова, — пожилая. Изображающие ее статуи — всего каких-нибудь полвека назад расцвет ее красоты описывался в знаменитых предисловиях — свидетельствуют о том, что смысл слова красота может с возрастом меняться и даже переноситься из одной крайности в другую.

Отсутствующие прелести, — которые куртуазность предписывает почитать усопшими, — пожилая дама компенсирует непредсказуемостью речи с неиссякаемым потоком «ляпсусов» в духе тех, коими изобилуют «Бюст» Э. Абу[11] и «Большой карьер» Ж. Оне[12]. Ее последние перлы — Питуит и Гелиобокал[13].

Она прознала про двадцатилетнего Люсьена и как-то увидела его в кафе: увлекаемая юной плотью, зашла внутрь и пригласила юношу разделить ее одинокие чаепития у нее дома на антресольном этаже, сообщив, что придется пройти всего двенадцать ступенек.

Идти в гости он естественно поостерегся, и тогда она всучила ему одну якобы любопытную книгу.

Чтение якобы любопытного произведения его не прельстило, а месяца через четыре, он — желая его вернуть владелице — отыскал запыленный фолиант и меж страниц напоролся на следующую эпистолу, орфографию и пунктуацию которой мы подправили исключительно ради большей внятности:

TUA RES AGITUR[14]

Я Амур или Феб? Люзиньян иль Байрон?[15]

И пылает мой лоб от губ королевских.

Я обладаю властью, самой великой, властью, что затмевает все остальные, властью неведомой и оккультной.

Хочешь ли ею ты обладать?

Я владею золотыми ключами, которые открывают врата из слоновой кости в царство сновидений. Как Персефона[16], что плетет покров из нитей жизни грядущих людей[17], я прокручу пред твоим взором все образы. Символы воплотятся, они оживут перед твоей мыслью, они оживят чудесный народ, недоступный смертным.

Хочешь ли ты ими владеть?

По моему желанию мысли будут плодиться и тесниться у тебя в голове, формы зашевелятся, и за нами двинется кортеж, какой не удавалось собрать ни одному диктатору.

Приди, и мы будем править народом, который сами создали своей неоспоримой властью.

На нас работали сильнейшие умы, частично раскрывшие тайну предпосылок и причин.

Мы станем чудесными завершителями всех этих провозвестников и их изумительных потомков.

Ради нас погибали троянцы, удерживающие Елену[18] — красоту; ради нас римляне покоряли варваров — грубую силу; ради нас индусы вековой практикой медитации открывали нирвану, а древние религии обожествляли планеты.

Ради нас Ассирия возводила свои памятники, а ее народы сходились в яростных схватках, дабы мы сохраняли воспоминание о боевых кавалькадах.

Ради нас люди мерялись силой в памятных сражениях, дабы у нас осталась о них память.

Ради сохранения будущего вера боролась против силы, а Хуан Австрийский победил при Лепанто[19].

Приди, мир стареет и уже готовится отойти ко сну; он сотворил все, что было ему посильно. Поэты исчерпали все свои сравнения, а ученые завершили все свои исследования.

Приди, наш час близок. Время всех земных повелений прошло. Покорителям уже нечего делать, ибо мы знаем, что ничто человеческое не стоит того, чтобы его покоряли.

Психоаналитики продемонстрировали, что чудеса это галлюцинации, и что все чудесное умещается в какой-то доле головного мозга.

Но философы подтвердили, что воля это волшебный рычаг, и что идея ведет к действию.

Приди же: согласно нашей высшей воле мы будем властвовать над этим миром. Как трофеи мы захватим все творения ума; мы реализуем их в нас самих. Мы будем героями, которых воспоют поэты, повелителями, которых занесут в анналы, покорителями, которых призовут воины. Мы будем юными и неувядаемыми, нас одарят всеми цветами, всеми плодами, всеми благовониями, всеми ароматными маслами.

Приди! Порывы моего естества устремляются к тебе, как пылкие скакуны, которые с трудом удерживаются дланью всадника и вскоре бешеным галопом унесут его через реку желаний.

Приди, я слышу, как приближаются звуки триумфальных маршей: мы поднимемся живыми до самой Вальхаллы[20]. Вместо медовухи я напою тебя экстазом, я одарю тебя радостью мысли.

Приди, никто не сможет сравниться со мной. Я понимаю отчаяние Орфея и его душераздирающий плач[21]. Орел прекратит терзать Прометея, а Пигмалион оставит попытки оживить бесполезную тень[22].

Приди, я дам тебе время и вечность, я знаю секрет запредельного, тебе не придется тщетно молить глухих богов и разбивать свою мечту о дорожные столбы вероятности.