Нора Лофтс - Цветущая, как роза Страница 42

- Мистер Оленшоу, я приехал забрать эту женщину... Мистер Томас считает, что наказание колодками поспособствует покаянию несчастной и послужит предупреждением для других, и я, а также вся моя семья, готовы принять этот позор. А вы услышали из его уст как раз то, что станет общим мнением, если будете упорствовать в своем ложном представлении о доброте и добродетели...

- Только ваш грязный разум мог породить такие предположения, и Бог миловал, в Зионе таких, как вы, не так уж много. А дочь ваша останется здесь навсегда, если пожелает. И имейте в виду: если вздумаете применить силу, чтобы забрать ее, я тоже буду оказывать сопротивление. Доброй ночи.

К этому моменту вся компания добралась до входной двери, и я крикнул Энди, чтобы тот подал лошадь мистера Пикла. Эли бросил на меня неодобрительный взгляд и пошел прочь сквозь заросли.

- Это был удар ниже пояса, - громко произнес Энди, большим пальцем указывая на мистера Томаса, который взбирался в телегу Пикла.

- А ты откуда знаешь?

- Мы все были в коридоре, и подслушивали через щель в двери.

- Вы просто гнусные шпионы в таком случае, - резко бросил я.

- Ну, сначала спустилась Магитабель, и так разрыдалась, что Джудит пришлось тоже подойти, потом мы все присоединились, так хорошо все было слышно. А потом я испугался, что вы услышите рыдания девушка, и Джудит отвела ее наверх.

- Это надо было сделать с самого начала. Ей-то меньше всех надо было все это слышать.

Я направился в кухню, где Джудит готовила ужин. Она подняла глаза к потолку, показывая, что Магитабель у себя наверху, и сказала:

- Она успокоилась, когда я сказала, что вы не собираетесь выгонять ее.

Итак, ничего не подозревая, мы уселись ужинать, после чего закурили сигары и принялись обсуждать происшедшее, решив что со временем все постепенно забудется.

Наконец я вытряхнул свою трубку и попросил Джудит приготовить для страдалицы поднос с хлебом и молоком, решив сам отнести это ей со словами утешения и уверения, что она может рассчитывать на мое гостеприимство, сколько ей будет угодно.

Я велел Джудит уложить еду на наш лучший голубой поднос, а сам достал одну из серебряных ложек Натаниэля с изображением апостола на ручке. Женщины придают значение таким вещам. Проковыляв по лестнице, я постучал в дверь. Ответа не последовало, и только чтобы удостовериться, что девушка спокойно спит, я приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Свеча догорала и чадила, но света было достаточно, чтобы разглядеть пустую кровать со смятой постелью.

Я громко позвал: "Магитабель! Магитабель!" Никакого ответа, только Джудит откликнулась из кухни:

- Вы звали меня?

- Она исчезла, - сообщил я.

Мы тщательно обыскали весь дом, но безрезультатно. Тогда, засветив фонари, мы вышли во двор и начали звать девушку. Мы направились к дому мельника, и, совершая это ночное путешествие, стучали в каждую дверь с вопросом: "Вы не видали Магитабель Пикл?". Никто ничего не знал. И как только рассвело, Ральф и Майк, вернувшись к реке, обнаружили возле мельницы тело несчастной утопленницы.

Они принесли ее в наш дом, обмякшую, с водорослями в спутанных волосах, с лицом, измазанным зеленоватой жижей. Джудит обмыла тело и нарядила покойницу, пожертвовав для этого одно из своих летних платьев.

Я сообщил печальную новость Пиклам, и мистеру Томасу, и Эли тоже, но ответа не последовало. На второй день, я послал за главой совета с вопросом: "Как насчет похорон?". Он дал мне понять, что, по его мнению, даже речи о похоронах быть не может. "Самоубийство - это смертный грех", сказал он. Итак, мы с Энди сами смастерили гроб, и, уложив в него тело, я поглядел на лицо погибшей девушки. Я начал понимать, что нашел в ней Саймон. Притягивала ее бледность, хрупкость и беззащитность, особенно это стало очевидно теперь, когда смерть стерла красные пятна с заплаканного лица, оставив только выражение покоя.

Мы сделали могилу в тени деревьев на моей стороне реки, и я произнес все, что мог припомнить из похоронной молитвы, прежде чем предать тело земле. Мы подровняли надгробный холмик, после чего я сказал:

- Никогда ноги моей не будет на собрании, пока мистер Томас занимает свой пост.

Майк водрузил на голову свою истрепанную шляпу и произнес в ответ:

- И за это уже можно сказать спасибо.

Мы собрались было уходить, как с другого конца лужайки донесся шорох, и, повернувшись, я увидел Линду, запыхавшуюся от бега. В руках она держала крошечный букетик цветов шиповника, лаванды и два прибитых морозом бутона розы.

Когда я оглянулся, то Майка и остальных уже не было рядом, они скрылись за деревьями, и мы с Линдой остались вдвоем. Она сделала шаг вперед и положила скорбное подношение на могилу. Когда она склонилась, я заметил, как две слезы упали и сразу же растворились в свежей влажной почве.

Пахло свежевскопанной землей, и запах этот смешался с ароматом шиповника - сочетание, которое мне не забыть до конца своих дней. Линда медленно достала платочек и промокнула глаза.

- Если Эли узнает, что ты пришла и принесла цветы... - начал я срывающимся голосом.

- ЕСЛИ он узнает, - повторила она с металлом в голосе, который вдруг прозвучал, как голос чужого человека. - Не обязательно ему обо всем знать. И благодаря тебе - это мои собственные цветы. - Она посмотрела на могилу снова и печально сказала: - Жаль, что я не знала ее близко, так, чтобы она могла поделиться со мной. Я бы могла остановить ее.

- Если бы только она рассказала все нам, - ответил я, не сводя глаз с линии черных волос, обрамлявших белоснежное лицо, - мы сами могли бы остановить ее.

- Конечно, Филипп, ты бы смог, ты такой великодушный. Но другие не стали бы этого делать. Они бы только подтолкнули ее. Но я не это имела в виду. Я могла бы не допустить самой причины. Можно не иметь ребенка, если не хочешь. О, конечно, у меня близнецы, и я очень люблю их сейчас, но сначала я просто в ужас пришла. А больше у меня нет детей, правда ведь? И не будет. И это не Эли виноват. Он хотел бы целую дюжину, как у Якова или кого-то там еще. Иногда он недоумевает, в чем дело. Я вижу. Но есть у меня кое-какой секрет, или, по крайней мере, был до сих пор. Ведь с тобой так легко разговаривать, что это просто опасно. Ты единственный в Зионе, у кого есть сердце. У остальных вместо сердца камень с вбитыми на нем десятью заповедями.

- Да больше, чем с десятью, там ведь ничего не сказано о том, что на месте нового поселения нельзя курить, пить и пропускать службу. И все же я полагаю, что эти люди довольно искренни в своих убеждениях. И могу признать, что они действительно составляют духовное единство - они честные, преданные и трудолюбивые, что уже немало. Единственный, кого я по-настоящему не принимаю, это...

- Эли? - попробовала подсказать Линда, перебив меня.

- О нет, я не согласен с ним, кажется, по любому вопросу, но у меня нет неприязни к нему. Это скользкий мистер Томас. Он был очень груб со мной в воскресенье, и не скоро я смогу это забыть и простить.

- Видишь ли, он выступил против Эли в деле с Кезией, и я думала, я искренне надеялась, что Эли поссорится с ним после этого. Но он просто сказал: "Томас делал, как счел справедливым", и на следующий же день они уже были в хороших отношениях.

- Это потому, что Эли доверяет ему, думает, что он богопослушный. Он никогда не заподозрит мистера Томаса в каком-нибудь злом умысле. Если бы это был я...

- Он так же терпим и к тебе, Филипп. И ты, наверное, знаешь это. Он пришел домой в это воскресенье и сказал, что ты просто очень заблуждаешься, но ты искренен и твои ошибочные идеи - результат порочного воспитания.

- Спасибо, Линда, за эту утешительную новость. Теперь я буду спать спокойно по ночам! Такого рода терпимость чертовски благодетельна, не так ли?

Ее лицо снова напряглось, как в тот вечер, когда я пытался открыть ей глаза на своего отца. Странно было наблюдать это лицо, которое изменилось, стало старше, и все же сохранило те же черты.

- Нет, Филипп. Благодетельность - это не для него. Он узколоб и фанатично религиозен, это мне уже сейчас стало понятно. Он непоколебим и неумолим по отношению ко многим вещам. Но ему недоступна злоба и гордыня. А может, и да? Не знаю. Думаю, что я не совсем объективна к нему. Видишь ли, в те жуткие времена, когда я осознала, что все твои слова об отце правда, Эли казался мне - понимаю, насколько глупо это звучит, - казался мне чем-то вроде Бога. Вся моя жизнь, с тех пор как мне исполнилось двенадцать лет, протекала рядом с безумным стариком, с одной стороны, и толпой негодяев, с другой. В нашем доме толпились мужчины, которым мы были должны деньги. Твой отец показался мне совсем другим, таким добрым. Теперь я думаю, что он оказался хуже всех. После этого, Эли, который решил жениться на мне только потому, что увидел меня в порванной ночной рубашке, - предстал передо мной как человек из совсем другого мира. Это было как очищение, Филипп, будто с меня смыли грязь. Ты понимаешь?