Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз Страница 44

— Ну, мама, зачем бы мне это? — возразил Гай. После воскресного обеда, хоть и жалкого, он разрумянился, приобрел сытый вид, а может быть, у него просто стало подниматься давление, не успел он провести у матери в палате и трех минут.

— Я хотела убежать из дому с одним славным молодым человеком, но сын не мог этого стерпеть, — рассказала мне Алисон. — Испугался, что я переделаю завещание. Он не знал, что я его уже переделала.

— По-моему, нам с Лорной тут больше делать нечего, — сказал Гай. — А ты посмотри своими глазами. Мы выйдем и будем ждать в машине, пока ты попробуешь достучаться до мамаши.

“Достучаться до мамаши” — похоже, это была дежурная безнадежная фраза из их семейного лексикона.

— Ну вот, избавились от них, — сказала Алисон, когда за ними закрылась дверь. — Иногда они приезжают сюда и делают вид, будто мы родные, но ничего подобного. Я приемная дочь, меня удочерили, и между нами нет кровного родства.

Я села в плетеное кресло, но, как только я в нем устроилась, она сразу же велела мне пересесть в другое, с которого я предварительно должна была убрать резиновую грелку и какие-то шерстяные вещи. Едва я пересела, как она попросила меня дать ей воды. А потом сказала, чтобы я не садилась в освободившееся кресло, потому что она там держит грелку. Можно было представить себе, какой она была матерью: не давала своим маленьким детям ни минуты покоя — если они сидели и чем-то занимались, она обязательно зачем-то посылала их куда-нибудь, а если играли в подвижную игру, велела успокоиться и посидеть на месте, она устала от их беготни. Я поняла, почему Гай и Лорна так дорожат своей — на мой вкус скучной — жизнью, которая для них служит образцом тишины и покоя. До конца своих дней они будут радоваться, что имеют возможность ходить по комнате без чьей-то указки, тем более если это комната, в которой они выросли.

Алисон спросила, не уборщица ли я. Я ответила, что нет, я ее двоюродная племянница, и хорошо, что она заговорила об удочерении, потому что я привезла ей известие о ее родной матери. Она взглянула на меня недоверчиво и жестом, совсем как у Фелисити, отвела волосы со лба. А потом, пошарив вокруг себя, ощупью достала свою сумочку и демонстративно перепрятала под подушку.

— Они подсылают ко мне воров, — пожаловалась она. — Меня и саму когда-то украли, маленькую.

Я попробовала ей объяснить, что приемные родители ее не украли, а просто родная мать вынуждена была от нее отказаться. Но она и слушать не хотела. Ее нашли в универсальном магазине “Вулворт” и не объявили о находке. Люди честные обратились бы к заведующему. Я никак не могла взять в толк, смеется она надо мной или нет. Разглядев ее сходство с Фелисити, я уже не испытывала к ней антипатии. Она достала из тумбочки пластмассовый стаканчик, набитый комом туалетной бумаги, вытащила его и показала мне целый лекарственный склад внутри: синие и зеленые капсулы, маленькие розовые пилюльки, большие белые таблетки.

— Я это все тут прячу, — сказала она. — Они хотят меня отравить, чем раньше я умру, тем больше денег им останется.

— Кто — они? — спросила я, хотя и знала ответ.

— Гай и Лорна. Они даже не навещают меня.

— Они же только что здесь были.

— Нет. Гай и Лорна — маленькие дети. Они в отца пошли. Очень скучный человек. — Последнюю фразу она произнесла со вздохом, совсем как Фелисити. — Мне вообще бы не надо родиться. Это была большая ошибка. Но реку я всегда любила. Ее так и называют: Мать Темза. “Темза, Темза, мать-река, катит волны издалека”, — пропела она тонким, вибрирующим голосом. Вошла санитарка. Она принесла Алисон чашку чая.

— Опять поем, милая? — сказала она. — Вот и хорошо.

Как только она ушла, Алисон дрожащей рукой вылила чай в горшок с цветком. Земля в горшке совершенно размокла. Собственно, не цветок, а карликовая пальма, и у ее продолговатых листьев были коричневые чайные кончики.

— Ваша родная мать жива-здорова, — возобновила я попытки “достучаться”. — Она живет в Род-Айленде.

Алисон направила на меня напряженный взгляд, словно пытаясь расшифровать мои слова. Похоже, ей это удалось, потому что, поразмыслив, она проговорила довольно резким тоном:

— Так-то оно так, но что найдено, то твое. Передай это тем, в “Вулворте”. Хочешь сохранить кошелек — не роняй. А красные род-айлендские куры — хорошие несушки.

И закрыла глаза. Конец интервью. А заодно и моим попыткам добавить краски в жизнь моей бабки Фелисити. Сколько денег извела, и никакого проку. Я спустилась в машину к Лорне и Гаю. Лорна постаралась не смотреть с укоризной на часы. Обычно они заезжали в “Глентайр” на минуту и сразу же уезжали. И можно ли их за это винить?

— Теперь застрянем в пробке, как раз матч кончился, — вздохнула Лорна.

И мы действительно застряли, но после “Глентайра” толпа молодых безмозглых крикунов, пьяные ликующие голоса, самый воздух, пропахший тестостероном, — все это воспринималось с облегчением. Когда я наконец вернулась домой, никакой официанточки из “Зилли” на моем месте, конечно, не было. Был только Гарри, и он меня ждал.

30

Уже в постели — под одеялом, а не поверх — Красснер сказал:

— Тут звонили из Штатов, пока тебя не было.

Ночь была бурная, дул сильный ветер, отыскивая даже здесь, в центре Лондона, ветки и листья, чтобы швырять нам в окно; отчаянно скрежетали, раскачиваясь, вывески, и звон разбитых стекол по всей улице оповещал о разгуле непогоды, а не о праздничном буйстве толпы, таком обычном в этих кварталах накануне новой трудовой недели. Но нам с Гарри было тепло и уютно. Помню, как я девчонкой засыпала на своей узкой кровати, фантазируя о том, что меня ждет впереди, — как я буду лежать на широкой, вечно неубранной постели рядом с собственным мужем, и тут же будут барахтаться мои дети, и горничные будут приносить апельсиновый сок с тостами и почту на серебряном подносе. Хотя уже знала, что в жизни никогда не бывает так хорошо, как мечтается, но и так плохо, как опасаешься, тоже.

Вполне может быть, что моя постель навсегда останется такой узкой, такой аккуратной и чистой, какой была постель Эйнджел. Она всегда спала спокойно, смирно, словно вся ее энергия уходила на фантазии, блуждания мысли и тайные замыслы, пока тело мирно спало. А я вертелась, металась, бормотала во сне. Она меня упрекала: “Вылитый папаша”, — что в семье без отца звучало приговором, больше, конечно, для мальчика, но и для девочки тоже. У меня широкие, плоские кисти рук, не то что руки Фелисити или Люси или руки моей матери, — отцовские, как говорила она и как смутно помнилось мне. И каких только злодейств — по крайней мере, она так считала — они не совершали. Позже я еще расскажу о своем отце.

Но сейчас я лежу у себя в постели с Гарри, и мне хорошо. Мое колено между его коленями, его рука вокруг моих плеч. И все-таки сердце у меня обледенело, когда он сказал, что ему звонили из Штатов. Ужасно быть влюбленной женщиной уже хотя бы оттого, что на ум приходят такие образы. Обледенелое сердце! Можно, наверно, изобразить это с помощью спецэффектов, но выглядеть, я думаю, будет глупо. Мне вспомнился Кай из сказки Ганса Христиана Андерсена. Снежная королева вогнала ему в сердце крохотный осколок льда, и он, как раб, поехал за нею по всему свету, а про Герду, оставленную дома, и думать забыл. В сущности, этот мальчик — Гарри, а та, что сидит в Голливуде, — Снежная королева. Ну а я — Герда. Такое простое, невыразительное имя, такая глупенькая добрая девочка. Впрочем, в конце концов он к ней вернулся. Я так поняла, что звонить могла только Холли, она призывает его назад, чтобы он вместе с ней ходил к психотерапевту и помог ей прийти в себя после потери ребенка (ей, разумеется, этот случай представляется трагически неудачными родами) или еще зачем-нибудь, под любым предлогом, лишь бы он оказался при ней и ей не нужно было лететь за ним на высоте в тридцать тысяч футов над уровнем моря и рисковать отеком лодыжек. Как бы она отнеслась ко мне, если бы узнала? По-моему, никак, не придала бы значения. Я ведь всего только наемная рабочая сила, занятая на производстве картины. К первым лицам на студии не принадлежу, чего на меня оглядываться. Меня нет на рекламных фотографиях рядом с Гарри Красснером, заснятым у входа в модный ночной клуб, я не замешана ни в каких интригах, обо мне не пишут в отделах светской хроники — а это все, чем только и живут знаменитые и великие мира сего. Ей, я думаю, было бы просто наплевать на то, что Гарри завел привычку спать в обнимку со мной (отчего страдает мой позвоночник, у меня по утрам всегда ноет спина), и вообще на наше с ним мирное, уютное житье-бытье: он прибивает полки к стене, я, напевая, мету шваброй парадное крыльцо — в духе персонажей Дорис Дэй, как говорит Гарри. Но не в духе Холли. Подумать только, в конце концов оказаться заурядной мещанкой и обывательницей!