Деннис Робинс - Невеста рока. Книга первая Страница 47

«Какой долгий путь пришлось проделать этой девочке-невольнице», — продолжал размышлять он, разглядывая свое magnum opus[43]. В этой прекрасной женщине не осталось ни следа от той робкой, приниженной рабыни, которую он приобрел когда-то. В двадцать лет Елена достигла расцвета своей красоты. К тому же она была теперь превосходно образованна. Маркиз получал бесконечное удовлетворение оттого, что она свободно владеет французским, итальянским и немецким; ее знания восхищали; она умела играть на клавикордах и арфе, божественно пела. А ее танцевальное искусство превосходило мастерство любой светской дамы. Его ученица, как он и предвидел, почти достигла той стадии, когда она смогла бы превзойти своего учителя. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем их длительные дебаты и дискуссии и то, как ее подвижный, натренированный ум был способен блистательно и мастерски следовать в любом направлении. Ее тяга к знаниям казалась ненасытной, а искусное их применение — бесконечно талантливым. Если он дал слово обучать ее, то она, в свою очередь, обещала учиться не покладая рук. И она демонстрировала неослабевающее усердие во всем. Его беспредельно радовало ее неутомимое трудолюбие. Такова была Елена-ученица. А что касалось Елены-женщины, этого создания из плоти и крови, с жаркими первобытными страстями и истомившимся сердцем, то она научилась владеть собой и обуздывать свои самые пылкие чувства. Иногда бывали минуты, когда даже Люсьен не мог постичь, что скрывалось под этой гладкой невозмутимой поверхностью и сколько еще времени она сможет оставаться равнодушной к радостям плоти. Теперь Фауна никогда не упоминала о прошлом. Она ни разу не произнесла имени Гарри Роддни с тех пор, как стала жить у маркиза. И только в одном был уверен Люсьен — что любой мужчина в попытке побудить Елену к мимолетной чувственной любви жестоко просчитается. Ибо больше никогда никто не сможет подчинить ее себе. В ней не было прежней слабости и покорности. Теперь она являла собой олицетворение могучей силы воли, и если в ней и кипели страсти, то они находились под самым строгим контролем. Эту невольницу больше нельзя было заточить в рабство, ее послушание и верность по отношению к своему учителю не были порождением страха, ибо она теперь не боялась ни его, ни вообще какого-либо живого существа на всем свете. Он научил ее, храбрую от природы, стрелять, фехтовать и ездить верхом, как мальчишка. И она покорно подчинялась его приказам лишь потому, что сама желала этого. Маркиз находил ее самым обаятельным собеседником, товарищем, равно как и самой способной ученицей. Он ожидал, что желаемой наградой для нее станет тот день, когда он разрешит ей, если она того захочет, составить себе компанию из молодых людей.

— Для меня самое большое удовольствие — это видеть твою красоту и наблюдать, как она расцветает все пышнее, — как-то сказал Люсьен. — Однако ты молода и уже познала любовь. Это естественно — желать любви. Будет ли у тебя возлюбленный? Наверное, я стану завидовать, но не ревновать. Ревнуют только дураки. Ревность — самое бесплодное и безрезультатное чувство. И, как когда-то заметил Вильям Шекспир, губительное. Я не буду ревновать, но надеюсь, что ты найдешь мужчину, достойного твоего внимания.

Она сильно побледнела, и гордое презрение зажглось в ее взгляде, которому он научил ее для подобных случаев. Маркиз понял, что она вновь вспомнила о Гарри Роддни, но не показала вида. Она лишь сказала:

— Мне очень хорошо с вами. Если вам больше не нужна возлюбленная, то и я не стану любовницей ни одного мужчины на свете.

— Но все же есть многие, кто посматривает на тебя со сладострастием, — напомнил он.

Он намекал на друзей и знакомых, посетивших Бастилию в последние несколько лет. Никто из них не принадлежал к обществу, в котором вращались Памфри. У маркиза гостили самые маститые ученые джентльмены с Континента; из Дании и Швеции, где в молодости Люсьен завел много очень интересных и полезных знакомств, а также со Среднего Востока и из Америки. Ученые, коллекционеры произведений искусства, музыканты и композиторы, художники и литераторы. Вот таких людей принимал у себя маркиз в период обучения Елены. И всякий раз, когда она присоединялась к их обществу, они поражались не только ее красоте, но и эрудиции, и тому, как активно участвовала она в их разнообразных диспутах. К тому же маркиз познакомил ее с оккультными учениями, открыв в ней некоторую склонность к мистицизму. Долгие часы Фауна проводила в библиотеке. Все его книги были доступны для нее. Впрочем, несмотря на насыщенную программу обучения, он никогда не позволял девушке перегружаться сверх меры. В маске или под вуалью, он вывозил ее в Лондон в Оперу или театр. Обри потом сообщал, что весь Лондон жужжал, как потревоженный улей, строя предположения о личности прекрасной незнакомки, сверкающей бриллиантами, которая всегда сидела рядом с маркизом. Ходили слухи, что у маркиза де Шартелье есть любовница, которой он исключительно верен. Но ни одна живая душа не знала ее имени и никто не высказывал никаких догадок по поводу того, откуда появилась эта особа.

Маркиза каждый раз радовала реакция Елены на развлечения. Также он приучал ее мыслить философскими категориями, хотя и не забывал касаться эротических тем. А поскольку она научилась контролировать свои чувства так же, как и мысли, он воспитывал в ней умение выявлять каждую грань своей чувствительной натуры, чтобы потом анализировать ее хладнокровно и безжалостно. И сейчас временами Фауна восхищала его своей способностью держать себя в руках, а также искренним презрением к лицемерию и ханжеству или к обычной женской алогичности.

Он с сардонической усмешкой наблюдал за мужчинами, которые, знакомясь и беседуя с ней, дрожали от ее прикосновения и беззаботного безразличия к их порывам. Однажды молодой человек из Копенгагена привез в Бастилию редкую картину — маркиз очень хотел приобрести ее для своей коллекции. Молодой ценитель искусств остался в Бастилии на ночь. Маркиз довольно рано удалился, оставив его с Фауной наедине. Ночью его разбудил стук копыт во дворе. Затем в спальню вошла Елена и сообщила Люсьену, что выгнала молодого человека из дома.

— В такой-то час, — пробормотал Люсьен спросонок, однако с крайним любопытством. — Почему? Чем он обидел тебя?

— Он пытался овладеть мною.

Маркиз, зевая, сел в своей огромной кровати и засмеялся.

— Ну, это еще недостаточная причина, чтобы выгонять человека на мороз. Ведь он был нашим гостем.

Елена гордо встряхнула головой, ее глаза сверкнули гневом.

— Я помню, что он наш гость. Однако я не могла позволить ему остаться. Он вел себя как животное. Когда он упал к моим ногам, я строго выговорила ему. И тогда он набросился на меня.

Маркиз вновь рассмеялся.

— А он недурен собой… весьма привлекательный юноша. К тому же великолепно говорит по-английски.

— Я не намерена терпеть бесцеремонность этого скандинавского нахала, не умеющего сдерживаться после выпитого вина, — возразила она резко.

Маркиз подумал: до чего она красива сейчас, в черном бархатном платье, со сверкающими драгоценными камнями на шее и запястьях. Она стала несколько выше ростом, чем тогда, когда впервые попала к нему в дом. Линии ее фигуры были намного чувственнее и притягательнее, чем прежде. Да… изумительное, потрясающее создание! И, подняв бровь, маркиз со вздохом произнес:

— Бедняга. А мне почти жаль его! Неужели тебя не возбудила его страсть?

— Он мне отвратителен! — отрезала она и добавила: — Все мужчины омерзительны мне, когда ведут себя похотливо.

Люсьен покачал головой, и когда закрыл один глаз, то его лицо стало еще больше напоминать маску сатира. Маркиз упрекнул ее в непримиримости. Он сказал, что противоестественно презирать всех мужчин и ей надо бы приготовиться к тому дню, когда она, возможно, встретит кого-нибудь, кто пробудит в ней вкус к любви. Надо научиться принимать любовь как должное и предаваться ей.

— Тебе бы лучше согласиться, что такое может произойти, и при этом надо быть сильной, не поддаваться слабости. И вот тогда, только тогда ты насладишься своей властью окончательно и бесповоротно.

Ей нравилось обсуждать с ним подобные темы, и она не скоро покинула его спальню…

Сейчас он готовился совершить последний значительный поступок и дать ей свое имя, его освященный веками титул, а вместе с ним наконец положение в обществе.

— Сядь, дорогая моя, — произнес он, когда девушка подошла к камину и протянула руки к яркому пламени. — Мне надо тебе кое-что сказать.

— Я немного постою, — сказала она, снимая медвежью шапку и встряхивая блестящими волосами, которые каждый раз приводили маркиза в восхищение. Он навсегда запомнил тот миг, когда впервые увидел ее с вымытыми и высушенными волосами. Тогда он понял, что перед ним воплощение живого чуда. Он вспоминал, как провел рукой по ее волосам, таким сверкающим, таким прекрасным…