Тереза Крейн - Райский уголок Страница 5

Лицо Филиппы вдруг оживилось, щеки зарумянились; она с любопытством взглянула на Гидеона.

— А у тебя была семья? Братья, сестры?

Он утвердительно хмыкнул.

— Сколько их было? — Ее возбуждение и настойчивость вызвали улыбку, которая очень редко гостила на его лице.

— Ты не поверишь, если я скажу.

— Поверю, конечно, поверю.

— Восемь братьев. Шесть сестер.

Темные глаза Филиппы округлились словно блюдца.

— Вас было, — она быстро сосчитала в уме, — пятнадцать человек?

— Именно так.

— Где же все они сейчас?

Он пожал плечами.

— Ты хочешь сказать, что ничего ни о ком не знаешь?

— Именно.

Она на секунду задумалась.

— По-моему, это очень печально. Вы что, не любили друг друга?

На этот раз в его улыбке сверкнула остро отточенная сталь.

— Одни любили. Другие — нет.

Филиппа, обогнув кучу лошадиного помета, снова приблизилась к нему и зашагала сбоку. Солнечные лучи пробивались. сквозь подрагивающие от ветерка кроны деревьев. Испуганный фазан, блеснув оперением, выпорхнул из-под самых ног Филиппы, шумно выражая тревогу и досаду.

— И все вы жили, со всеми пожитками, в доме на колесах? В самом настоящем? И его везли лошади?

Он кивнул.

— Да. Самая настоящая вардо.

Филиппа, будучи девушкой практичной, слегка наморщила лоб.

— Но как же вы умудрялись там жить? Пятнадцать человек — это ужасно много для такого дома!

— Как-то устраивались. Всегда где-то можно было поспать, в других вардо, например. Были бендер и тан — палатки и тенты, как сказала бы ты. В теплые ночи можно было посидеть у огня.

— Мужчины женщины и дети, да еще и вещи… Настоящее… — Филиппа немного поколебалась, подбирая определение помягче, и тем не менее не нашла ничего лучшего, как: —…бродячее племя!

Гидеон, бросив на нее быстрый взгляд, кивнул. Она на минуту задумалась.

Ты, должно быть, поначалу ужасно скучал по ним, когда покинул своих?

Он не ответил.

— Я думаю, тебе, наверное, одиноко жить так, как сейчас? Ведь ты вырос в такой большой семье?

Он едва заметно пожал плечами. Они вышли из леса на проселочную дорогу, которая, огибая деревья, проходила по краю широкого поля, засеянного молодой пшеницей, нежно зеленеющей и слегка отсвечивающей золотом в солнечных лучах. Ярко-красные огоньки мака радовали глаз; яркие краски резко контрастировали с полумраком, царящим в лесу.

Впереди показалась маленькая деревянная хижина, потемневшая и угловатая. Она примостилась в прохладной тени деревьев рядом с волнующимся морем, пшеницы. Ставни на окнах и дверь были закрыты.

— Они отговаривали тебя? Я имею в виду твое семейство… когда ты уходил от них.

Филиппа, взявшись за какое-либо дело, вела себя как терьер, получивший кость; она мертвой хваткой вцеплялась в любую проблему, и не отступалась, пока ей не удавалось раскусить ее окончательно. Как раз вчера или позавчера Фиона, которая всегда была с Филиппой нежна и ласкова, потеряв терпение, спрашивала окружающих, не является ли юная Флиппа реинкарнацией какого-нибудь испанского инквизитора.

Казалось, он не собирается отвечать на этот вопрос. Они почти дошли до хижины. Гидеон сбросил мешок с плеча.

— Да, они были против. Цыган превратился в геджа. Бывший браконьер стал сторожить лес. Предатель. — Его рот искривился в усмешке. Да, конечно, они были против. До сих пор он ходит по лесу с оглядкой.

Чуткое ухо Филиппы уловило едва заметную горечь в его интонациях.

— О, понятно. Поэтому ты с ними и не видишься? И поэтому они не общаются с тобой? — Она не ожидала ответа, и не получила его.

Замолчав, Филиппа ждала, пока он откроет дверь. Внутри лачуги оказалось прохладно и темно; обстановка была скромной, как в келье отшельника. Узкий соломенный тюфяк, аккуратно застеленный сложенным как почтовый конверт одеялом, пустой стол, задвинутый под него одинокий деревянный стул; в высоком шкафу, запертом на висячий замок, хранились ружья, капканы и прочие атрибуты егерской профессии. На стенах не висело ни одной картины или фотографии; занавески на окнах отсутствовали, и квадраты оконных проемов подчеркивали строгость убранства помещения. Шероховатые доски пола не были застелены ни ковром, ни дорожкой. Единственное, что как-то оживляло всю эту картину была покрытая мягкой коричневой шерсткой фигурка спаниеля, который, подняв голову, преданно смотрел на хозяина, готовый по его знаку броситься навстречу и выразить радость по поводу его прихода.

Гидеон щелкнул пальцами. Собака, крутя обрубленным хвостом как пропеллером, подскочила к нему и уселась у его ног, вглядываясь в лицо с выражением неподкупной преданности. Филиппе показалось, что взгляд Гидеона немного смягчился. Он нагнулся, чтобы потрепать длинные мягкие собачьи уши, потом выпрямился.

— Как насчет чая?

Филиппа, отрицательно покачав головой, с видимым сожалением отказалась.

— Мне в самом деле пора домой. Наверное, сегодня я уже не смогу вернуться и помочь тебе кормить цыплят вечером. Можно, я приду завтра?

Он коротко кивнул.

— Если хочешь.

Ее лицо озарилось жизнерадостной улыбкой.

— Договорились! Тогда до завтра. Пока, Кили.

Собака подняла свою красивую голову, но осталась у ног Гидеона. Тот кивнул на прощание и проводил глазами крепко сбитую фигурку Филлипы, пока она шла вдоль дорожной колеи по направлению к Холлу. Минутой позже он снял шляпу, сбросил куртку с бесчисленным множеством карманов и повесил на гвоздь, вбитый в косяк двери. Затем опустил руку в один из просторных карманов и извлек оттуда полоску бумаги.

Он чуть было не решился попросить Филиппу прочитать ему эту записку, написанную торопливым, но элегантным почерком, но передумал. Расшифровка этого послания представлялась ему довольно трудным делом. Не потому, что Гидеон не умел читать. Печатные буквы он мог осилить запросто. Но эти ровные стремительные строчки…

Он развернул полоску и положил на стол. Подпись была вполне разборчивой. Тоби Смит. И время — шесть часов. Гидеон пожал плечами и засунул бумажку обратно в карман. Дорди, дорди! Чего это мистеру Тоби Смиту понадобилось от него? Что ж, он узнает ответ, дождавшись шести часов. Но как раз в это время он кормит цыплят — это прекрасно знали все обитатели поместья, от сэра Джеймса до помощника садовника. И к тому же в это время года цыплята вылупляются из яиц и нужно постоянно присматривать за гнездами. Какое дело оказалось столь важным, что его отрывают от этих обязанностей?

Гидеон открыл шкаф, вынул бутылку виски, налил немного в стакан, стоявший на деревянном столике, тщательно закупорил бутылку и, поставив на полку, закрыл дверцу шкафа. Подняв стакан, он с задумчивым видом побултыхал его содержимое в течение нескольких секунд, затем быстрым движением запрокинул голову и залпом выпил. Потом постоял с минуту, с удовольствием ощущая, как виски согревает горло и внутренности.

Тишина окружающих лесов и полей окутывала маленькую хижину и ее обитателей, дружеской и заботливой рукой огораживая их от всего мира.

Постепенно резкие, сумрачные черты лица его смягчились. Из глубины леса раздался голос кукушки. Собака встрепенулась. Он нагнулся и приласкал ее, думая в это время о только что ушедшей девушке. Гидеон редко встречался с гостями Холла; чаще всего это случалось зимой, во время охотничьих вылазок, являвшихся излюбленным времяпрепровождением сэра Джеймса. Однако и тогда их общение не выходило за рамки отношений между хозяевами и доверенным и хорошо вышколенным слугой. Но эта девушка вела себя иначе.

Филиппа появилась возле курятников с неделю назад. С обезоруживающей прямотой, которая, как он теперь понимал, была типична для нее, она представилась и, не переводя дыхания, осыпала его градом вопросов. Его односложные ответы, казалось, нисколько не смущали ее. Удивляясь самому себе, он рассказал ей обо всем, что ее интересовало. Оказалось, что ему, против ожидания, трудно было устоять против ее солнечной улыбки и дружеского расположения. Вскоре Гидеон понял, что, вопреки своим обычным правилам отношения к окружающим, всерьез привязался к ней. Не проявляя в ответ на ее незамысловатые попытки к дружескому сближению особого энтузиазма, он, тем не менее, не предпринимал никаких действий, чтобы предотвратить их. Так они привязались друг к другу.

Филиппа могла неожиданно появиться в любое время дня. Иногда она убегала из Холла ранним утром, и ей приходилось пробираться в рассветном тумане по покрытым росой травам к его хижине. Часто они прогуливались по лесу, а потом, когда приходило время, отправлялись кормить цыплят.

Он находил ее почти детскую искренность смешной, но каким-то странным образом она трогала его душу.

— Конечно, я благодарна тете Фионе; это так мило с ее стороны — пригласить меня на лето сюда, пока мама и Эдди в Лондоне. Но, и тут уж ничего не поделаешь, Холл и все его обитатели наводят на меня ужасную тоску. Гуляя по парку, я чувствую себя собачкой, которую выгуливают на поводке. И еще эти проклятые ножи и вилки — к каждому блюду другие, — ей Богу, их такое количество, что можно потерять аппетит, — рассказывала она, то и дело внезапно заливаясь своим заразительным смехом.