Анна О'Брайен - Фаворитка короля Страница 56

— Да, государь, — ответила я, задыхаясь (это даже мне самой было слышно).

— Поезжайте рядом со мной.

Я заколебалась, но лишь на миг, а потом послала лошадь вперед, сквозь толпу нарядно одетых вельмож, к Эдуарду.

— Да, государь?..

— Вы сказали, что хотите поохотиться, — так давайте охотиться. — Он ухватился за повод моей лошадки, подтянул ее ближе к себе, взял меня за руку, потом наклонился и поцеловал меня в висок. — Вы были правы: охота — отличное занятие, а я позволил себе киснуть. — Он понизил голос до шепота: — Сегодня ты не будешь страдать от одиночества.

Все вокруг разинули рты от удивления. Король выделил меня так явно! Двор не мог прийти в себя. Горячая кровь прилила к моим щекам, окрасила их ярким румянцем. Король поцеловал меня при всех!.. Но разве не этого я сама добивалась? Признания моего положения в глазах и лордов, и простолюдинов.

— Так вы поскачете рядом со мной? — повторил Эдуард, вынуждая и меня открыто признать наши отношения.

— Поскачу, государь.

И я помчалась рядом с ним, так и держась за его руку, за нами придворные растекались по обширному заливному лугу, когда егерь наконец протрубил сигнал. И я только улыбалась, как ясное солнышко, время от времени проглядывавшее из-за туч и как раз в эту минуту залившее нас золотом своих лучей. Эдуард признал меня открыто, при всех. Теперь я была официальной королевской фавориткой.

Думаю, в тот день врагов у меня значительно прибавилось. Тревожило ли это меня? Нет, не тревожило, ибо пламя честолюбия жарко разгорелось в моей груди. То был решающий день. Собаки вспугнули редкой красоты оленя с поистине королевской короной рогов. Черты лица Эдуарда заострились, на лице выступил пот от усилий, но тело его расслабилось, чувствуя себя в седле как в родной стихии. Смех его гремел далеко по окрестностям, и все придворные дружно вздохнули с облегчением. К ним снова вернулась уверенность. Даже Гонт выглядел довольным, хоть я и заняла его место у стремени короля.

Всю охоту я не покидала этого места. Когда собаки понеслись по свежему следу и всадники погнали коней галопом, он придержал своего чалого и продолжал ехать рядом со мной, не забывая о моем состоянии. Тем самым он подчеркнул свой выбор яснее, чем если бы велел главному герольду протрубить и возвестить о нем народу.

Отныне Алиса Перрерс — официальная фаворитка короля.

Такую перемену в судьбе следовало хорошенько обдумать, что я и сделала в своей комнате, освободившись от роскошного охотничьего наряда и велев своей служанке наполнить горячей водой обитую медью лохань. В лохань я погрузилась со вздохом удовольствия. Да, я уже несколько недель не была на охоте, мышцы побаливали, но вполне терпимо. Лежа в воде с ароматными травами, я рассмотрела свой округлившийся живот, внутри которого зрело дитя. Скрывать это скоро станет невозможным, да и не к чему. Впервые за все время я смогу гордо показывать всем свою раздавшуюся вширь талию.

Ведь в тот день мое имя так или иначе было на устах у всех. Теперь, когда мое положение было признано, я чувствовала себя очень уверенно под защитой короля.

Мне припомнились все прозвища, которые удалось услышать, пока охотники преследовали бедного оленя.

«Алиса Бесстыжая» — такое было мне не по вкусу.

«Эта Перрерс» — уже лучше, но произносили эти слова со смешком в голосе.

«Любовница короля», «королевская дама сердца» — в этом, возможно, слышался намек на власть и влияние.

Но вот что понравилось мне больше всего: «фаворитка короля». Это звучало официально. Звучало весомо. Подчеркивало недостижимую высоту, на которую я взобралась. Теперь никто не мог помешать мне жить в королевских покоях и делить с королем ложе. Да, мы не были венчаны, однако король ясно отдал мне предпочтение и тем наделил меня неоспоримым местом при дворе и у его трона. И никто, ни единый человек, не посмеет теперь пренебрежительно относиться ко мне, близкой подруге короля. Когда охотники вернулись во дворец и спешивались, даже Гонт ухитрился подчеркнуть мое новое положение, отвесив мне глубокий поклон. О таком подарке я не смела и мечтать, да еще и преподнесенном в присутствии всей знати, к которой я не принадлежала.

— Спасибо, Эдуард, — прошептала я, бережно поддерживая живот.

Наслаждаясь своим триумфом, я позволила себе откинуться на край лохани и блаженно закрыть глаза.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Не теряя времени, Эдуард начал совещаться с Гонтом. Не знаю, о чем они там говорили, — это всегда было привилегией мужчин, — но я видела результаты их совещаний. Король снова взял бразды правления в свои руки и ничего не упускал. Гонту он приказал возглавить войско и отправиться в Гасконь на помощь осажденному принцу-наследнику — нужно было дать решительный отпор вторгшимся туда французам. Чтобы они лучше это ощутили, Эдуард распорядился нанести другой удар из Кале и поставил во главе тамошнего войска закаленного в битвах ветерана сэра Роберта Ноулза. Если я хотела убедиться в полном выздоровлении Эдуарда, то об этом лучше всего свидетельствовали эти замыслы двух мощных ударов с севера и юга, наподобие тех, какие сам Эдуард с успехом осуществлял в молодости. В то же время целый хоровод его послов закружил между Англией, Нидерландами, Германией и даже далекой Генуей — надо было обеспечить союзников в борьбе против французского короля.

Ночи Эдуард проводил со мной, но и тогда тревоги не отпускали его.

— Я сам должен возглавить войска, — с досадой говорил он. — Или я уже недостаточно крепок для этого?

— Что вы, сил у вас вполне хватает.

На самом же деле удар, нанесенный ему смертью Филиппы, оставил слишком глубокие следы. Телесные силы к нему, возможно, вернулись, но (пусть я сама горячо с этим спорила) ум его потерял прежнюю остроту и утонченность. Он играл в шахматы, читал любимые книги, написанные трубадурами, наслаждался искусной игрой на лютне — и вдруг его внимание рассеивалось, ясность сознания начинала таять, словно снег под лучами весеннего солнца. Даже уверенности у него поубавилось. А по мере того как она уменьшалась, росли мои опасения за Эдуарда. Он уже не сумеет вести в бой свои войска с прежней неподражаемой удалью — если вообще сможет их вести. И все же я возносила хвалу Богу: с уединением было покончено, король был снова вместе со своим двором. И если Гонт добьется победы над французами, это в какой-то мере вернет Эдуарду веру в то, что он может принимать разумные, верные решения. Я налила нам в кубки великолепное выдержанное бордо — вино, которое напоминало о завоеваниях Эдуарда[74].

— За победу Англии! — Я подняла кубок и осушила его.

— За Англию! И за тебя, любовь моя. — И Эдуард поцеловал меня со всей страстью могучего владыки.

Я, конечно, рано радовалась. В ближайшие месяцы стали приходить дурные вести. На севере король Франции, наученный прежним горьким опытом, отказался вступать в битву с превосходящими силами англичан[75]. В войске Ноулза нарастало недовольство, сам он уже не столь стремительно продвигался вперед, а вследствие этого утратил непререкаемую власть, и вскоре его разрозненные отряды сделались легкой поживой для французских стервятников. На юге дела наши шли лучше: был разграблен и сожжен Лимож, с властью французского короля в этих краях было покончено. Но мы слышали и о том, что наследнику престола пришлось возвратиться в Бордо, отказавшись от дальнейшего наступления: не французы сумели его сломить, но собственное больное тело.

И Эдуард потерял уверенность в успехе.

— Там же Гонт, — успокаивала я его. — Он всем распорядится. Волноваться не о чем.

Но король все больше погружался в себя и все реже беседовал со мной. Я не сознавала всей глубины наступившей в нем перемены, пока однажды не увидела, как он, стоя на стене замка, ждет так и не прибывшего гонца. Король прижимал к себе Томаса, положив могучую руку ему на плечи, а Томас дергался и переступал с ноги на ногу — ему хотелось скакать верхом или фехтовать на мечах, лишь бы оказаться подальше от тяготившего его родительского присмотра.

— Ну так ступай! — резко сказал ему Эдуард, отпуская мальчика, и Томас проворно умчался прочь.

Я заняла место Томаса, взяла короля под руку, он улыбнулся мне, но в глазах его была боль потери. Не меня он хотел видеть рядом с собой. Я знала, как ему помочь, но лекарство обещало быть очень горьким. Мне подумалось, что результат меня мало обрадует, но я была взрослой женщиной, уверенной в своих силах и понимающей, чего требует мое новое положение. Во имя того, чтобы король был здоров, я была готова столкнуться с очень неприятными последствиями.

На лучшем пергаменте я написала официальное приглашение, скрепила его оттиском личной печати Эдуарда на красном воске и приготовилась отправить с гонцом. У фаворитки короля нет ни малейшего права использовать королевскую печать, но почему бы и не нарушить правило? Это ведь неизбежно приведет к желаемому результату. С коварством, которому нет никакого оправдания, я все это скрыла от Эдуарда. К чему пробуждать в нем надежды, которые, возможно, не исполнятся? И своего имени в документе я не поставила — мне пришло в голову, что позднее я могу не раз горько пожалеть об этом послании. По правде говоря, я постояла у камина в своей спальне, сжимая пергамент в руках и раздумывая, не предать ли его огню.