Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая Страница 6

— Я очень ценю искренность, — снова заговорил он. — Конечно, вы вполне вправе возразить, что как раз ее-то в отношении к вам мне чертовски недоставало… Но все это оказалось какой-то нелепой шуткой… Поначалу я принял вас за одну из тех девиц, каких всегда можно найти на всех постоялых дворах… готовых угодить любому постояльцу. Теперь вижу, как глубоко заблуждался… Подите же сюда, Мари. Ведь вам теперь незачем прятаться за кроватью. Ваш батюшка уже спит. Расскажите мне лучше о себе…

— В другой раз… отпустите меня к себе…

— Нет, сейчас, — возразил он, — другого раза может не быть. Возможно, мне суждено очень скоро покинуть Дьеп, и я навсегда унесу с собой горькие сожаления, если не смогу познакомиться с вами поближе…

— А вот я, — печально проговорила она, — всегда буду горько сожалеть, что вы разрушили тот прекрасный образ, который я создала в своих мечтах…

— Вы все еще сердитесь?

— Вы убили мои волшебные грезы, как же мне не сердиться на вас за это?.. Ах, как же восхитительно-прекрасны были вы нынче вечером за столом и каким грубым, бесчестным лжецом показали себя потом…

— Выходит, вы вообразили, что всего за несколько мгновений могли составить обо мне верное суждение… Я же едва успел разглядеть ваш силуэт и цвет ваших глаз…

— Я не сразу поднялась наверх… Я еще подглядывала за вами из-за двери, у лестницы…

Обезоруживающая искренность девушки окончательно смешала все его планы. Не может быть, чтобы Мари и в самом деле была столь чиста, столь невинна. Желая отмести все сомнения, он почти грубо спросил:

— Да полно вам, у вас здесь бывает столько постояльцев! А особенно моряков… Моряков, которые долго оставались вдали от земли, вдали от женщин и, должно быть, сгорали от желания… Подозреваю, я не первый, кто попытался проникнуть к вам спальню!

— Вы правы, как-то раз нашелся еще один, но он был так пьян, что мне даже не пришлось звать на помощь батюшку, я просто вышвырнула его вон, и все… Я ведь очень сильная…

— Ну а по своей воле, — настаивал он, — вам никогда не приходилось впускать к себе мужчину?

— Как вы можете такое говорить! — возмутилась она. — Вы меня оскорбляете!

— Тем не менее, — довольно бесцеремонно заметил он, — нынче вечером ваша спальня осталась незапертой…

— Вам, однако, не откажешь в самомнении, — с насмешкой проговорила она. — Впрочем, хотите верьте, хотите нет, мне это безразлично: я просто-напросто забыла. Но мне и вправду безразлично, поверите вы мне или нет, вам ведь все равно никогда ничего от меня не добиться!

— Даже если бы я на вас женился?

— С чего бы это вам на мне жениться?

— Потому что вы красивы, мне нравится цвет ваших глаз и изгибы вашего тела. А это вещи, против которых трудно устоять мужчине, если он не лишен вкуса…

Несмотря на темноту, которая мешала ему разглядеть ее лицо, он понял, что взволновал ее. Теперь, когда он уже не сомневался в ее неискушенности, ему было жаль, что он посеял в ней пустые иллюзии, пробудил надежды, которым никогда не суждено сбыться. И тотчас же поспешил добавить:

— Но к сожалению, я никогда не смогу на вас жениться…

И произнесено это был так твердо, с такой бесповоротной определенностью, что Мари невольно почувствовала острый укол в самое сердце.

— Увы, никогда я не смог бы жениться на вас, — продолжил Жак, будто не ведая, какую причиняет ей боль, — этого ни за что бы не допустило мое семейство. Племянник господина де Белена не может жениться на дочери своего плотника…

Она закусила губы. Потом в наступившей тишине промолвила:

— А теперь я пойду. Я бы не советовала вам слишком задерживаться в Дьепе… Даже просила бы вас уехать поскорее…

— Позволительно ли мне узнать — почему?

— Чтобы у вас не хватило времени окончательно разрушить тот образ, который я создала в своих мечтах…

Тут Жак почувствовал угрызения совести. Он заставил это бедное дитя страдать, не имея на то ни причин, ни оснований. При всем своем цинизме, всей своей дерзости он не мог простить себе, что играл ее чувствами и причинил ей боль. Ясно, что малышка успела проникнуться к нему чувствами самого нежнейшего свойства, возможно, это была ее первая любовь, а он так грубо насмеялся над нею, с такой легкостью разбил ее мечты.

— Да хранит вас Бог, — проговорил он. — Никогда бы не простил себе того, что могло бы произойти, не проснись вовремя Боннар…

— Не стоит об этом… Вы устали, вам надо поспать…

— И вам тоже, Мари…

— Ах, я другое дело, — проговорила она, — мне теперь уже не заснуть… Прощайте…

Она уже направилась к двери, но в последний момент он успел задержать ее.

— Погодите, Мари! — воскликнул он с какой-то неожиданной уверенностью и огромной силой убеждения. — Клянусь вам, единственное в мире, что мешает мне на вас жениться, это уважение моего семейства, уважение, которого навсегда лишил бы меня брак с девушкой из низов. У нас в роду люди добропорядочные и, как ни трудно вам теперь поверить, весьма строгих нравов… Но могу заверить вас, что, с тех пор как я увидел вас, ни одна женщина в мире не сможет внушить мне настоящей любви… Вот почему я навсегда сохраню к вам самое глубочайшее почтение…

Она почувствовала, как к глазам подступают слезы. У нее больше не было сил. И подумала про себя, что останься она еще хоть ненадолго, непременно разрыдается в его присутствии, он примется утешать ее, и тогда она станет легкой добычей, которая сдастся без малейшего сопротивления. К тому же она еще не знала, солгал ли он ей снова или все-таки сказал правду.

Он привлек ее к себе, ища ее губ, и на сей раз она не отвернулась от него.

Но Жак сам отстранился и легонько подтолкнул, провожая до двери. А там, уже окончательно прощаясь с нею, голосом, неожиданно задрожавшим от нежности, прошептал:

— Доброй ночи, Мари… и прощайте.

Рано утром, едва забрезжил рассвет, он оседлал свою лошадь и ускакал, не дожидаясь, пока Мари появится в зале таверны.

Несмотря на бессонную ночь и целый день, проведенный в пути, он не чувствовал ни малейшей усталости. Мысли его блуждали где-то далеко-далеко. Он думал о только что пережитом приключении, которое сохранит в его душе куда больше волнующих воспоминаний, чем любая пошлая любовная интрижка на постоялом дворе, от которой потом не испытываешь ничего, кроме отвращения…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Игорный дом на Медвежьей улице

На углу сквера и Медвежьей улицы в полном согласии с полицейскими распоряжениями господина де Ларени мерцал фонарь. Однако свет его был недостаточно ярок, чтобы, как того требовали правила для такого рода заведений, по-настоящему вырвать из мрака игорный дом почтенной мадам Бриго. Да и сам особняк выглядел не слишком-то презентабельно; а едва войдя внутрь, посетитель не без удивления оглядывался по сторонам, ощущая свойственную подобным заведениям обстановку чего-то подпольного. Фасад, покрытый толстым слоем краски дурного желтоватого оттенка, изрядно облупился от времени; мраморные ступеньки перед входом покрылись выбоинами от сапог с тяжелыми шпорами, а железные кольца, к которым некогда всадники, спешащие поскорее облегчить свои кошельки, привязывали лошадей, уже и вовсе отвалились.

Не удивительно, что Жак, свернув вместе со своим братом Пьером Диэлем, сеньором владений Водрок, со сквера в сторону описанного особняка, окинул его взглядом, в котором легко читались досада и скука. Он не в первый раз переступал порог этого заведения. Тем не менее не припомнил ни одного случая, чтобы приходил сюда не иначе как по настоятельной просьбе младшего брата, к которому питал слабость и почти отцовскую привязанность.

Водрок был завсегдатаем салона мадам Бриго и посещал его с завидным усердием. Жаку, напротив, претила обстановка этого игорного дома, который, как разглядел он с первого же взгляда, был местом, где замышлялись всякие сомнительные махинации, плелись интриги, завязывались любовные знакомства и адюльтеры, а между двумя партиями в ландскнехт обделывались делишки самого разного свойства. Именно здесь родилась слава пары-тройки знаменитостей, которым суждено было занять видное место при дворе. И состояния здесь куда чаще делались не на сукне игорных столов, а где-то вокруг них. Следует ли удивляться, что салон пользовался завидной репутацией.

Там назначали друг другу встречи самые знатные вельможи. Сам Колиньи, сын адмирала, пригоршнями бросал здесь на зеленое сукно золотые монеты, добытые, как утверждали злые языки, с помощью каких-то грязных махинаций, о которых не ведал даже папаша-адмирал. И уж каждый вечер в салоне можно было встретить достопочтенного господина Фуке, президента Американской Островной компании. Этот благообразный, убеленный сединами старик с надменным, властным выражением худого, словно высохшая тыква, лица жонглировал пистолями, никогда не заводя разговоров о том, что, похоже, занимало его больше всего на свете — о пряностях, растущих на островах Карибского моря, табачных плантациях, об индиго и сахарном тростнике.