Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую Страница 8

— Простите, что опоздала, — говорит Лена на таком хорошем английском, словно прожила здесь полжизни. — Метро по воскресеньям — просто ужас какой-то! Сейчас займусь обедом.

— Это со-вер-шен-но все равно, — медленно выговаривает бабушка.

Бабуля наша, помимо всего прочего, считает, что Лена или глухая, или тупая, или двух слов по-английски связать не может, или же все, вместе взятое. Она показывает на меня:

— Он нет голодный.

— Вот и чудно, — улыбается Лена. Она говорит на пяти языках и учится на магистра экономики в колледже при Лондонском университете. — Тотчас приступаю.

— Я помогу, — говорит отец.

— Нет-нет, спасибо большое.

— Нет уж, позвольте.

Они скрываются на кухне, а мы с бабушкой смотрим какую-то новую программу, где люди колотят друг друга, потому что один из них вдруг обнаружил, что его подружка оказалась… мужчиной. Никогда раньше такого не видел. Даже глупость и та нового образца.

Из кухни слышится смех — это отец с Леной разгружают посудомоечную машину.

Я никогда не замечал, чтобы отец что-то делал или помогал по хозяйству. И это тоже что-то новенькое.

3

Я гуляю по китайскому кварталу Лондона.

С тех пор как вернулся домой, я занимаюсь этим целые дни напролет. Я еду на подземке в Уэст-Энд и сразу же направляюсь в этот небольшой лондонский уголок, где улицы имеют одновременно и китайские, и английские названия. Именно тут я и гуляю часами.

Сюда можно попасть тремя способами: через Уордур-стрит с запада, Макклесфилд-стрит с севера или Ньюпорт-Корт с востока. Я прохожу по одной из этих широких шумных улиц, пока местность не начинает пробуждать во мне нежные ностальгические воспоминания. И тогда кажется, что я вернулся на другой конец света.

Проходит всего несколько минут — и вот я уже снова будто бы очутился в Гонконге. Нет, здесь, конечно, не увидишь зазубренную линию горизонта, состоящую из контуров небоскребов, не порадует глаз знаменитый шумный порт или величественная горная вершина. И все же тут много такого, что я наблюдал каждый день, когда жил в Колуне или проводил свободное время в Ванчае.

Из витрин на меня смотрят пластиковые утки, приглашающие зайти в магазин, а вокруг шныряют симпатичные девчонки со сверкающими черными волосами, без умолку болтая по своим разноцветным мобильным телефонам. Пожилые люди со вставными золотыми зубами ведут за собой очаровательных малышей, блестящие темные глазенки которых напоминают драгоценные камни. Молодые мамаши горделиво выступают с детьми, разодетыми по последней моде. Юные сорванцы с зачесанными назад волосами важно шествуют по улицам с независимым видом. Спешат на работу официантки, одетые в одинаковую форму. Некоторые из них уже надраивают до блеска крошечный квадратик асфальта перед входом в такой же малюсенький ресторанчик. А возле задней части здания, там, где в ресторане за зеркальным стеклом расположена кухня, клубами стелется пар. И туда же, с черного хода, рабочие в грязных, засаленных жилетках заносят огромные коробки с замороженной рыбой.

Китайский квартал, пожалуй, единственное место в городе, где я чувствую себя по-настоящему счастливым. И дело не только в том, что здесь все напоминает мне о Гонконге. Я возвращаюсь к тем временам, когда мы с Роуз были вместе.

Несмотря на супермаркеты, магазины и, разумеется, рестораны с их блеском и изобилием, как в Гонконге, все же тут не найти именно такого местечка, где можно надолго задержаться и понаблюдать, как вокруг тебя кипит жизнь. Хотя поблизости и находится Сохо, где уличная суета напоминает беспокойное Средиземноморье. Я хочу сказать, что тут нет тех крошечных кафетериев, кафе или баров, которых в избытке понастроили в Гонконге. И если вы пожелали выпить в тишине и уединении чашечку капучино и на полчасика остаться наедине с самим собой, вы выбрали не то место. Нет, все здесь как-то не по-китайски. Правда, даже столь печальный факт меня не слишком расстраивает. А это означает, что я спокойно и невозмутимо продолжаю свой путь.

Я перемещаюсь вдоль центральной артерии квартала — Джерард-стрит, вливаюсь в людской поток на Уордур-стрит и оказываюсь на западной границе китайского квартала, где уже появляются первые пиццерии и ночные клубы. Затем ныряю в сумрачную и узкую Лисл-стрит, где пахнет одновременно и жареными утками, и бензином. Затем, вероятно, пройдусь по Литл-Ньюпорт-стрит, где полюбуюсь гигантской головой китайского дракона, выполненной из папье-маше. Она глядит на меня из витрины магазина, торгующего предметами, необходимыми для увлекающихся восточными боевыми искусствами. Магазин носит гордое название «Путь Шаолиня». Мне кажется, что дракон поставлен сюда на стражу и охраняет всевозможные тренировочные груши, макивары и ящики с грудами кимоно.

И наконец, дойдя до книжных лавок и театров у Чинг-Кросс-роуд, я, скорее всего, снова поверну назад и отправлюсь на Ньюпорт-Корт, где можно приобрести китайские журналы, компакт-диски и вообще все, что угодно, относящееся к этой стране.

Пока я бесцельно брожу по китайскому кварталу, из головы никак не выходит одно стихотворение, принадлежащее перу Киплинга. Мы изучали его в то время, когда я преподавал английскую литературу в школе для мальчиков, основанной фондом принцессы Дианы.

Стихотворение «Мандалай» посвящено уволенному в запас британскому солдату. Он успел отслужить где-то «к Востоку от Суэца» и теперь бродит по Лондону. Может быть, этот парень уже умудрился устроиться курьером в какой-нибудь банк и, прогуливаясь по городу, не так уж напрасно тратит свое время? Неужели он действительно зарабатывает себе на жизнь тем, что выполняет поручения кого-то из предков Джоша? Итак, главный герой вспоминает о том, как шумит ветер в широких листьях пальм, о том, как слоны помогают людям таскать тяжелые тиковые бревна, и, конечно, о той женщине, которую оставил там, вдали. Правда, наш солдат вовсе не одинок. Он сообщает, что в слякотную лондонскую погоду вместе с ним от «Челси до Стрэнда» маршируют с полсотни служанок. Хотя иногда ему становится грустно, и вот тогда он вспоминает «рассветы, приходящие со стороны Китая». Они такие же неожиданные, как грозы, и тогда ему кажется, что снова наступило то самое благословенное время, когда он был рядом со своей любимой.

«Так, значит, это стихотворение рассказывает о его телке, да, сэр? — спросил как-то один из моих самых смышленых и одновременно несносных учеников, наслаждаясь взрывом смеха с задних парт в классе. — То есть тут говорится о… как бы лучше это назвать… сексуальном туризме? Автор буквально призывает к нему… Ой, то есть, я хотел сказать, призывает всячески обвинять и осуждать его. Правильно я сказал, сэр?»

Пожалуй, этот скромный солдат и его судьба ничуть не тревожили моих бесшабашных подопечных, беззлобно скалившихся на меня. Впрочем, в те времена герой Киплинга и меня самого не слишком волновал. Но вот теперь, когда я снова очутился в Лондоне, «Мандалай» не дает мне покоя. Строчки из стихотворения вертятся в голове, и я снова и снова вспоминаю о своем брошенном доме и навсегда потерянной жене.

Звон храмовых колоколов покой мой нарушает,И пагода у моря стоит назло волнам.Она беззвучно мне слегка напоминаетО том, что быть я должен всегда с ней рядом сам.

Мне нравится приходить в китайский квартал пораньше, еще до того, как сюда нагрянут толпы медлительных любопытных туристов со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Мне уже осточертели и их пустые взгляды, и обязательные рюкзаки на спинах, больше напоминающие уродливые верблюжьи горбы. Я люблю приезжать сюда, когда из машин только начинают выгружать заказанные товары, пожилые дамы устраиваются у окошек и перед домами, словно занимают места в партере, и повсюду видны небольшие группки мужчин, что-то бойко обсуждающих между собой на кантонском диалекте. Очень скоро они разойдутся по своим делам: многие из них исчезнут в ресторанах, а кое-кто отправится искать счастья в игорных домах.

Вот эти часы я, пожалуй, люблю больше всего. Китайцы готовятся встретить новый день. И это больше всего напоминает мне о Гонконге.

Кстати, я всегда обедаю (иногда — достаточно рано) именно в китайском квартале. Как правило, я выбираю рыбный суп с клецками в стареньком ресторане «Новый Свет», каких осталось мало даже в этом районе. Тут до сих пор девушки толкают перед собой тележки с горячими булочками, жареной свининой и печеными баклажанами. Тележки передвигают по кругу большого красно-золотого зала, и каждый клиент может выбрать кушанья прямо с них, а не мучиться со сложными меню и непонятными замысловатыми названиями блюд.

А когда приходится обедать довольно поздно, тогда я предпочитаю проглотить, скажем, миску вермишелевого супа в каком-нибудь маленьком ресторанчике на Джерард-стрит, где никто не будет спорить с вами и не удивится, если вы закажете столик в четыре часа пополудни.