Джулия Баксбаум - Ненависть Страница 9

— Готова — к чему?

— К ленчу. — Мейсон поправляет манжету своей рубашки, как будто царящая у меня грязь — штука заразная.

— Ой, я не могу. Прости. Я забыла. Слишком много дел. В этом месяце я выставлю счет почти на триста часов, — бормочу я только потому, что это, похоже, единственные слова, которые я могу сейчас сложить в связное предложение.

— Заткнись. Ты говоришь, как Карисса. Сейчас же вытаскивай свою очаровательную задницу из этого кресла. Мы уходим отсюда. И кстати: ты выглядишь и пахнешь, как подарочек, который мне прошлым вечером оставил Рэмбо. — Так зовут бассета Мейсона — сплошные челюсти и слюни. Оказывается, Мейсон не такой уж и вежливый.

— Спасибо.

— Давай. Мы идем к Чарли. И там ты получишь стейк, о котором всегда мечтала.

Он ведет меня к двери, положив руку мне на талию; его движения похожи на его речь: они одновременно и командные, и ленивые. Он из Техаса, и хотя последние лет десять живет севернее линии Мэйсона-Диксона[9], так и не сумел отделаться от этого неспешного и чувственного южного ритма.

Когда он впервые назвал меня на южный манер «дорррогая», я просто растаяла, но теперь уже не обращаю на такие вещи особого внимания. Тем не менее я иногда смотрю на Мейсона, его большие руки и думаю: «Последний ковбой в Нью-Йорке».

Следом за ним я покидаю свой кабинет, и он выводит меня на солнечный свет, обжигающий мои глаза, но затем, к счастью, снова возвращает в полумрак. В заведении Чарли — отделанные шоколадно-коричневой кожей кабинки, стены с деревянными панелями и официанты в зеленых фетровых жакетах. Его лозунг: «Мужчины едят стейк здесь». Мне тут нравится все: небольшие компании бизнесменов в рубашках с закатанными рукавами, ковыряющихся в тарелках с ребрышками; щедрая порция оливок к мартини; сам Чарли, который стоит за стойкой бара и приветствует некоторых посетителей, называя их по имени.

Мейсон тяжело усаживается напротив меня. Он любит занимать много места, поэтому растягивается на своем сиденье в кабинке. Я думаю, что он таким образом подчеркивает свое мужское начало; раскидывая руки и ноги, длинные и мускулистые, он приглашает всех полюбоваться ими.

— Слыхал, что ты занимаешься делом «Синергона». Мои соболезнования, — говорит он.

— Это не так уж и плохо.

— Конечно. Нет, правда, что с тобой происходит в последнее время? Обычно это я выгонял тебя из своего кабинета, чтобы немного поработать, а теперь ты пашешь, как невменяемая.

— Да ну, ты же знаешь, что из себя представляет Карл, — отвечаю я. — Я очень занята. — Я раздумываю, надо ли говорить Мейсону, что мы с Эндрю расстались. Мне кажется, если произнести это вслух, особенно при нем, то наш разрыв станет более реальным, более официальным, что ли. По-моему, Эндрю никогда не нравился Мейсону, и если я скажу ему об этом сейчас, то совершу нечто похожее на предательство.

Я несколько раз повторяю про себя: «Мы с Эндрю расстались. Я рассталась с Эндрю». Такое изложение кажется мне неточным. Не совсем правильным. На самом деле я разбила то, что было между нами. Я разбила нас.

— Я рассталась с Эндрю, — громко говорю я.

— Понятно, — отвечает он так, словно ему требуется какое-то время для того, чтобы сообразить, что сказать дальше. В отличие от иных моих друзей, он не бросается на мою защиту и не начинает изливать свое сочувствие. — Что произошло?

— Он созрел для того, чтобы сделать мне предложение.

Мейсон кивает, как будто к этому можно уже ничего не добавлять. Как будто он знает меня и все прекрасно понимает. Как будто я отнюдь не сумасшедшая. С другой стороны, возможно, он, являясь мужчиной, просто не хочет обсуждать подобные темы.

— Давай сделаем заказ. — Он подзывает официанта, и похоже, разговор наш на этом закончился, по крайней мере сейчас.

— Для меня двойной чизбургер с беконом и тарелочку лука колечками. А для дамы — вырезку, двенадцать унций[10]. И принесите ей, пожалуйста, двойную порцию жареной картошки, она ей пригодится, — медленно произносит он, а затем улыбается официанту. — Она только что ушла от одного несчастного мужчины и разбила ему сердце.

До конца ленча мы больше не вспоминаем об Эндрю. Хотя долго болтаем о многом другом. О работе, о Карле, о Рэмбо. Мы говорим о Лорел, нынешней девушке Мейсона, которая недавно без разрешения сделала копию ключей от его квартиры. К концу ленча я насытилась беседой не меньше, чем едой. Когда мы выходим из заведения Чарли и снова появляемся на улице, солнечный свет уже приятен и мягко греет мои веки.

Как только я вхожу в свой кабинет, мне с порога в нос бьет зловоние. Я торжественно пообещала себе уйти сегодня домой пораньше, хорошенько выспаться ночью, возможно, надолго залезть в ванну, чтобы отмочить в ней свое грязное тело. Меня радует уже одна мысль об этом, но тут я вижу перед своим столом Кариссу. Она похожа на куклу с качающейся головой, череп кроманьонца, балансирующий на спичках ног. Она сразу бросается в бой. Зубами вперед.

— Слыхала, что Эндрю бросил тебя. Да, не повезло. Он был клевый перец. — Интересно, кто употребляет выражение «клевый перец» после девятого класса? Я хочу поправить ее, мол, на самом деле я сама бросила Эндрю, но вдруг с удовольствием понимаю: мне все равно, что она думает.

— Тогда тебе, вероятно, лучше убрать это отсюда. — Карисса бьет прямо в мое самое уязвимое место, показывая на наше с Эндрю фото в рамке, оставшееся на моем столе. На нем мы стоим плечом к плечу, взявшись за руки, перепачканные после туристского похода в Нью-Гемпшире прошлым летом. Я еще не решила, как мне поступить с этой фотографией. Мне почему-то не хочется убирать ее в ящик — прятать доказательство своей невиновности.

— Да, наверное. — Я должна выглядеть печальной, потому что сейчас Карисса самодовольно улыбается, словно мы играем с ней в теннис и она только что выиграла очко. Уголки ее тонких губ слегка загибаются вниз, как у злодея из комикса, а я гадаю, застынет ли это выражение у нее на физиономии, если стукнуть ее по затылку.

Она ждет еще какое-то время, как будто мы с ней подруги и она рассчитывает, что я захочу ей довериться. Когда же становится понятно, что я ничего подобного делать не собираюсь, она бросает на мой стол пухлую папку. Может, она думала, что я начну изливать ей душу и поплачу у нее на плече? Интересно, забрала бы она папку, если бы я сделала это?

— Карл хочет, чтобы ты написала ходатайство о понуждении, а первый черновик прислала мне. Вся информация находится здесь. — Она направляется к выходу, одергивая свою серую прямую юбочку, которая, как и ее шпильки, минимум на десять сантиметров выше того, что принято в офисе. Она останавливается и оглядывается, как будто что-то вспомнила.

— Это должно быть готово завтра к девяти утра.

Победа в гейме, сете и в матче.

Карисса уходит, но мерзкий запах ее духов остается. Я смотрю на папку и понимаю, что она подкинула мне работы примерно на четырнадцать часов.

Я занимаюсь имитацией деятельности. Мы выдвигаем это ходатайство с единственной целью — заставить другую сторону потратиться на судебные издержки, что лично мне кажется недостаточно весомым поводом, чтобы не спать еще одну ночь. Даже если я буду писать с максимальной скоростью, все равно смогу закончить только далеко за полночь.

Перед тем как уйти из кабинета, я отправляю Кариссе по электронной почте письмо с вложенным документом, проставив время доставки адресату на 4:30 утра. Поделом ей, нечего было хвастаться тем, что она спит со своим «блэкбери» под подушкой. Громкий сигнал о приходе письма заставит ее истекать слюной, как собаку Павлова.

Сейчас, по крайней мере, мы начали следующий гейм. Пятнадцать — ноль, дорогая.

ГЛАВА 6

— Все, после Дня труда я ношу белое. Мне уже все равно. Можешь арестовать меня за это, — говорит Джесс вечером в пятницу и, приветствуя меня, протягивает руки вперед, как бы предлагая надеть ей наручники. Она входит в мою квартиру гарцующей походкой; на ней белый топ на бретельках, облегающие белые брюки, на шее — желтая лента. Наряд, который во всей Америке могут себе позволить человека три, не больше. Причем Джесс — одна из них. — Как бы там ни было, «Вог» утверждает, что сейчас это принято повсеместно.

— С каких это пор ты читаешь «Вог»?

— Я и не читаю. Я все выдумала, — говорит она. — А ты мне поверила?

— Нет, — отвечаю я и улыбаюсь. Джесс никогда бы не взяла в руки «Вог». Ей бы и в голову не пришло смотреть на картинки в журнале, чтобы следовать моде. С другой стороны, я тоже смешиваю все стили в одежде.

— Ладно, юная леди. Дай-ка я на тебя взгляну. — Джесс подтаскивает меня к большому зеркалу. Она хватает косметичку и начинает разрисовывать мое лицо, добавляя многое к тому «чуть-чуть», что нанесла я. Поскольку мы проделываем с ней эту процедуру годами, Джесс теперь уже знает мои рамки, — какие краски я считаю чересчур яркими, какой интенсивности макияж заставляет меня чувствовать себя вульгарной, а не привлекательной, — и за эти пределы не выходит.