Деннис Робинс - Невеста рока. Книга первая Страница 9

— Увы, да, и он будет слишком занят и больше не сможет украшать своим присутствием мои собрания. Наш дорогой arbiter elegantiarum[11]…

— Какая вы умница, дорогая, — вздохнула Кларисса. — А как говорите на латыни! Не знаю, что это означает, однако, я уверена, что-то красивое.

Генриетта зевнула. Кларисса начинала утомлять ее — изучение новых покупок закончилось, уже нечему было больше завидовать, и хозяйка дома потеряла к подруге всякий интерес. Она просто не могла жить, если ей не завидовали. Завидовать же кому-то самой было для нее сущим адом.

Она продолжала позевывать, разглядывая свой будуар блестящими живыми глазами. Ей давно уже наскучили китайские обои с причудливым рисунком, изображающим птиц, деревья и пагоды. Видимо, пришло время поменять их, она затянет стены будуара атласом, на котором будут нарисованы сцены с пастухами и пастушками — чуть приправленные эротикой классические сюжеты. Генриетте нравилось слыть образованной и современной женщиной. Поэтому она не поленилась выучить латынь и французский, а также восхитительно играла на спинете. И обожала вносить в интерьер своего дома весьма дорогостоящие изменения.

Над резной деревянной каминной доской висела картина в итальянской раме, писанная маслом и изображающая обнаженную натуру. Напротив одного из огромных окон, выходящих в безупречно ухоженный парк, в позолоченной клетке сидел попугай-ара с ярким оперением. Птица беспрестанно перепрыгивала с жердочки на жердочку, зловеще крича. Попугай тоже был новым приобретением и сменил Жако, маленькую обезьянку, скончавшуюся от воспаления легких прошедшей, очень холодной весной. Тогда Генриетта с мужем уехала погостить к друзьям, оставив Жако на домоправительницу миссис Клак, которая ненавидела обезьянку за причиняемые ею хлопоты и совсем не заботилась о несчастном животном, погибшем в результате от холода и истощения. Вернувшись домой, Генриетта разъярилась и грозила миссис Клак немедленным увольнением… но вскоре забыла о досадном происшествии. Миссис Клак слишком умело управлялась с домом, кухонным персоналом и остальными слугами, чтобы увольнять ее; кроме того, миледи то витала высоко-высоко в небесах, то стремительно спускалась на землю… одним словом, жила настроениями, вдруг становясь совершенно равнодушной к тому, что еще совсем недавно волновало ее. Она ничем не увлекалась горячо и не привязывалась по-настоящему к чему бы то ни было. Страсть к Джорджу, который привлек ее красотой, богатством и титулом, давно испарилась. Она любила своих детей постольку, поскольку они являли собой ее плоть и кровь, хотя поначалу возненавидела их за то, что они родились не мальчиками. Теперь же дети, миленькие и обаятельные, просто забавляли ее. А подлинной ее страстью в данный момент стал некий молодой джентльмен по имени Энтони Леннокс, родственник леди Каролины Леннокс, матери лидера вигов, мистера Фокса. Энтони исполнилось всего двадцать лет — на четыре года моложе Генриетты, — исключительно хорош собой, немного распутник и подающий надежды политик, как и его выдающийся дядюшка, вообще намного интереснее бедного Джорджа. Энтони тоже отчаянно влюбился в миледи. Поэтому она и поощряла его, не теряя, однако, головы, не уступая окончательно и думая о том, сколько еще времени он сумеет владеть собой. Все это делало жизнь захватывающей.

Генриетта зевала все чаще и чаще. Впереди долгая ночь, два-три часа уйдет только на прическу и одевание. Званый ужин давался в честь возвращения Джорджа из Бристоля. И, разумеется, в числе других выдающихся гостей она пригласила и Энтони. Вечер обещал быть увлекательным, да и Джордж всегда возвращался домой с каким-нибудь подарком для нее. Внезапно Генриетта прищурилась и многозначительно взглянула на подругу.

— Может, когда мы увидимся снова, дорогая Кларисса, в моем распоряжении будет маленький черный монстр… как твой Зоббо.

Кларисса опечалилась. Зоббо, ее черный как смоль карлик раб, был в числе немногих личных сокровищ, которыми она владела в особняке Растинторп. Теперь Генриетта тоже пожелала обладать чем-то подобным. И если добьется своего, владеть Зоббо уже не будет так престижно.

— Но, дорогая, ведь рабов больше не ввозят, — начала было Кларисса.

— Билль еще не прошел, — перебила Генриетта. — Энтони сообщил мне, что завтра они сражаются по этому поводу в палате общин. Во всяком случае, Джордж отправился в Бристоль, чтобы повидаться с тетей Луизой, а главное, там он знает одного джентльмена, владеющего целой флотилией работорговых судов. И он точно обещал мне купить Зоббо…

Кларисса надула губы. Поднявшись, она поправила белокурый локон, выбившийся из-под высокой шляпки с пышными ярко-зелеными перьями. Приближался июньский вечер. Солнце скрылось за плотным серым облаком. Лондон изнемогал от духоты. Кларисса благодарила Бога, что завтра они все отправятся в Кэддлстонхо, замок Уильяма в Брайтхелмстоне. Она устала от города и нескончаемой вереницы званых вечеров, а Уильяму надоело времяпровождение в клубе за фараоном[12]. Ее утомила даже компания дорогой Генриетты, которая никогда не позволяет ей хоть в чем-то восторжествовать. Каким-то образом ей всегда удается заставить Клариссу почувствовать себя пустым местом… не достойным зависти.

Зоббо, с его огромными вращающимися глазами, аспидно-черным лицом и смешными повадками, часто вызывал у Генриетты смех, и она неоднократно повторяла, что хотела бы приобрести такого же раба. И вот теперь у нее будет собственный Зоббо. Увы! Кларисса нежно поцеловала Генриетту в гладкую щеку.

— До встречи, душа моя. Передайте от меня привет дорогому Джорджу.

— До свидания, милая Кларисса, — тихо проговорила Генриетта, целуя ее в ответ.

Кларисса, шелестя зеленой шелковой накидкой, вышла в двери будуара, и лакей проводил ее к портшезу. Особняк Растинторпов находился всего в нескольких шагах от площади Фицроу.

Оставшись одна, Генриетта с облегчением вздохнула, пошевелила голыми пальчиками ног и погрузилась в приятные мечты о том, чем они с Энтони займутся, если она решится ему уступить.

Спустя минуту она позвонила, чтобы Эбигейл явилась к ней с щеточками и расческами, накладными волосами, прокладочками, щипцами и лентами и принялась за кропотливую работу по созданию прически миледи.

Глава 5

На землю опустилась ночь, когда путешественники подъехали к огромному особняку Памфри. Его сиятельство поднял Фауну на руки и понес к дому. Двое лакеев, заслышав грохот экипажа и цоканье лошадиных копыт, кинулись открывать двери особняка, Фауна жмурилась в ярких лучах света из вестибюля и от фонарей в руках слуг и крепче прижималась к человеку, купившему ее как рабыню для своей капризной жены.

Вообще же Фауна чувствовала какое-то сонное умиротворение. С тех пор как она покинула рабовладельческое судно и избавилась от злобных лап мистера Панджоу, вокруг нее возник куда более дружелюбный мир. Тетушка лорда Памфри, герцогиня, ни разу даже не видела Фауну, однако в ее доме девочку прекрасно кормили, а присматривала за ней одна из служанок, которую его светлость подкупил не столько золотой гинеей, сколько своими аристократическими объятиями — за них любая служанка готова отдать душу.

— Вообще-то не подобает, чтобы рабыня с негритянской кровью была одета как леди, — говорило это отзывчивое создание его светлости.

Поэтому портниха изготовила на скорую руку простенькое платьице из домотканого материала, которое скрывало изящную фигурку Фауны. Это был уродливый балахон темно-оранжевого цвета, способный уничтожить любую красоту. Но только не красоту Фауны! Опрятная, с аккуратно причесанными и уложенными блестящими волосами, в маленькой коричневой накидке из бумазеи и чепце с рюшками, она выглядела теперь как ребенок из бедной, но почтенной семьи. Ее экзотичность оказалась спрятанной, и она приобрела столь необычную для нее скромную английскую внешность. Наблюдая за ней, его светлость разражался громким веселым смехом. Глядя на ботиночки на деревянной подошве и перчаточки, он думал о том, что портниха сделала все от нее зависящее, чтобы уничтожить яркую, ослепительную внешность девочки. Но как только Фауна попадет к Генриетте, та при ее склонности ко всему причудливому очень скоро изменит все.

В платье и грубом хлопчатобумажном белье Фауна чувствовала себя крайне неловко, а свою «шляпку» и туфли на деревянной подошве просто возненавидела. Еще ни разу в жизни ее маленькие совершенные ножки не находились в таком заточении. Однако она терпела, ибо Джордж Памфри сказал, что больше ей нельзя выглядеть прежней дикаркой. За время их двухдневного путешествия из Бристоля в Лондон он с щедрым благодушием закармливал девочку конфетами и пирожными, пока ее однажды не стошнило.