Анник Жей - Дьявол в сердце Страница 9

18 декабря

Франк жил у ворот Пасси. Каждое воскресенье, в шесть тридцать вечера, я звонила в дверь. Его четырехэтажный особняк был окружен парком. Ворота были серо-зеленые, к ограде подведена сигнализация. Метрдотель Луиджи или же горничная Леа провожали меня в гостиную, выходившую окнами на лес. Дневной свет никогда не проникал на виллу, обращенную на север. И днем и ночью вход освещали прожекторы, а зимние сады были ничуть не светлее так называемых летних.

Франк ждал меня на пороге гостиной в черном костюме и серой рубашке: он не изменял имиджу, который себе создал. Высокий, крупный, с пронзительным взглядом, этот человек выглядел внушительно даже в домашней обстановке. «У тебя все хорошо, моя Элка?» — спрашивал он, обнимая меня. Потом резко отстранялся, будто я больна чесоткой. Теперь, оглядываясь назад, кое-что я пониманию лучше, и в частности то, что мой приемный отец боялся любого физического контакта.

Зимой мы сидели в маленькой гостиной на белом диване. На стенах пустота. Мебели было мало. Ни одной безделушки, или статуэтки, или скульптуры: вначале это меня поражало.

Пустота была капризом богатого человека, и, как сказал Фицджеральд, «разница между богатыми и нами в том, что они богаты». Этот минимализм придавал больше значимости фигуре хозяина дома; на обитых черной джутовой мешковиной стенах его тень поглощала мою. Каждое воскресенье, в семь вечера, Франк возвращал мне отчет, который я ему представляла за три дня до этого. В папке были прогнозы относительно текущих дел, предварительные расчеты, комментарии по поводу вилл в Кажарке и Кабурге.

Наши стремления совпадали: как можно больше заработать. Денег или популярности. Франк был прирожденным победителем. Луиджи подавал вино особого урожая «Успех» и столько порций кампари-соды, сколько полагалось хозяину. Мы разговаривали, Франк выслушивал мое мнение обо всем, и, пока я анализировала события недели, он не отвечал ни на какие звонки. Иногда, вопреки распоряжению, слуги нас прерывали. Когда звонили из Сиднея, Лондона или Буэнос-Айреса, они боялись совершить оплошность, не сообщив об этом хозяину.

Круглосуточно работали биржи. Когда Уоллстрит выключала компьютеры, то включался Токио, а потом мерцала зона Австралии. «Время — деньги», — повторял Луиджи, врываясь в гостиную с мобильником в руке.

Франк создавал своим слугам такие условия жизни, что Луиджи был, наверное, единственным слугой во Франции, который платил налог на имущество. У него была ферма в Провансе, два «мерседеса» с откидным верхом, беговая лошадь, дом в Довиле и штук сто курток от Ральфа Лорена. Луиджи одевался как принц, зато Франк нередко у себя дома в продранных на коленях джинсах выглядел калифорнийским клошаром. В теплое время года Франк становился еще проще: мог ходить в лохмотьях и босиком по мраморному полу особняка. Искривленные пальцы у него на ногах налезали друг на друга: этот врожденный дефект Мелкий Бес наконец перестал от меня скрывать.

По ночам мой наставник расхаживал по саду в турецких туфлях, которые я привезла с Большого стамбульского базара. К их задранным носам Луиджи по заказу хозяина приделал фонарики, чтобы туфли светились в темноте.

Часто мы отправлялись в город, чтобы поужинать. Франк обожал рестораны, но ненавидел резервировать столики, так что мы могли часами мотаться по Парижу, изучали вывешенные меню, прежде чем выбрать то или иное заведение, куда нас могли не впустить из-за неподходящего времени или недостатка места. С Франком все было непросто.

«Ты представила планы по постройке муниципальных домов в Бель-Иле. Они подходят, — говорил он, когда мы возвращались на бульвар Сюше. — Отправь их в мэрию Локмарии, так, для порядка, все равно нам не дадут разрешения на строительство. Ты уже нашла архитекторов на месте или придется командировать Далибера? Я засуну рекомендательные письма им в задницу и посмотрим, кто тут главный».

Луиджи подавал нам в зимнем саду блины и шампанское. Эту веранду, на которой мы с Франком беседовали, я помню так, будто это было вчера. Она была аквариумом моей молодости, стеклянным шаром моих иллюзий. Кругом ротанговая мебель, растения с листьями сложной декоративной формы, на горизонте взгляд упирается в обвитого плющом фавна: кажется, что находишься у Великого Гэтсби.

— Ты хорошо поработала, принцесса, — заключал Франк, возвращая мне папки. — А вот с Буэнос-Айресом ты перестаралась! — вдруг взрывался приемный отец.

Он разрывал проект инвестиций и вскакивал. Его тело вздрагивало от порывистых движений. Эта наступающая масса грозила однажды раздавить меня. Как человек, которого я любила больше всех на свете, мог бросить меня обратно в небытие, откуда он меня извлек, выделив среди толпы просителей?

Теперь я знаю, что поставлено на кон, когда один человек имеет такое сильное влияние на другого. Это сильнее любви, сильнее жизни. Эта связь складывается на уровне подсознания, и разорвать ее — значит совершить идеальное преступление.

Я клала папку на черный лакированный столик, мой благодетель наливал себе последнюю порцию кампари.

— Я люблю тебя, Очи Черные, — говорил он, устраиваясь рядом со мной.

Он обнимал меня так, что я задыхалась. В мгновение ока я оказывалась на седьмом небе. Мелкий Бес улыбался.

— Дай пять! — кричал он. — Мы уже десять лет работаем вместе! Еще шампанского, принцесса?

Он заставлял меня допить бутылку «Круга». Луиджи наливал ему еще кампари. Мы садились в маленький лифт и спускались в нижний подвал (в верхнем был просмотровый зал). В нижнем подвале был кондиционер, Франк устроил здесь галерею. Те немногие, кто пользовался благосклонностью владельца, попадали в обстановку фильмов про Джеймса Бонда. Хозяин дома нажимал на пульт — зажигался свет, отодвигалась стена и звучала «Ода к радости» или же «Милосердие Тита» в исполнении Дариуса Паравоски.

Обилие произведений искусства, собранных в подвале, контрастировало с пустотой комнат наверху. Холсты, мрамор и бронза, беспорядочно расставленные, наполняли Пещеру искусств Али-Бабы. Мы проходили от итальянских примитивистов к импрессионистам. В зале, посвященном XVIII веку, нас повергал в безмолвие стаканчик шардоне, полный восхитительного домашнего уюта. Мы с Франком делали остановки среди этих сокровищ. Их хозяин то поглаживал бюст женщины, выполненный Роденом, то замирал перед образцом современного искусства Лихтенштейна, глядя на меня с блаженной улыбкой. Я была посвящена в его тайну. Моя любимая картина — Пуссен — висела в следующем зале. Называлась она «Орфей, выводящий Эвридику из ада».

— Когда-нибудь все достанется Алисе, — бормотал Франк, закрывая дверь.

Если бы он был всего лишь Менеджером Года, его бы так не любили.

19 декабря

Я видела Франка и его новую подопечную, Соланж Шеврие, на канале «LCI». Та, что заняла мое место, тоже чем-то походила на Алису: у нее были черные глаза. А ее тоже приглашают на бульвар Сюше? Интересно, она имеет доступ в музей? Мериньяк комментировал кризис недвижимости 90-х годов. Франс-Иммо скупало обанкротившиеся предприятия. Социальные планы, экономические увольнения — агентство очищалось от излишков. «Освободившаяся ниша открыта для нового хозяина», — радовался Мелкий Бес. Казалось, журналистка с «LCI» была очарована Менеджером Года. Разумеется, Франку заранее были известны все вопросы. Шеф Франс-Иммо никогда ничего не делает просто так, у него все просчитано.

Я сгораю на медленном огне, и моя биография желтеет в ящике, а в это время мой палач держит себя очаровашкой.

Я позавидовала Соланж Шеврие. Франк мог бы и не выглядеть демонически, все равно ад — это когда тебя не любят.

Цель Мериньяка была проста: приобрести за бесценок и перепродать втридорога все, что попадется под руку. Он брал любой пустырь и превращал его в «новый город» для иммигрантов. Он выселял стариков из так называемых дешевых кварталов и, обновив их, продавал квадратный метр на вес золота. Менеджер с первого взгляда замечал здание в аварийном состоянии, и на его месте вырастал дом повышенной комфортности. Именно ему Франция обязана первыми пансионатами для стариков, которых дети не хотели отдавать в дом престарелых.

Заниматься недвижимостью — значит плевать на ближнего с высокой колокольни.

20 декабря

«Женщины прекрасно живут с одной грудью», — говорит д-р Жаффе. Тоже мне, высказался! В его теле нет бомбы замедленного действия. Ему не надо искать среди осколков жизни какой-нибудь стимул.

Каждое утро после душа я прикрепляю к осиротевшему телу гелевый протез, скрытый под лифчиком, и это обманывает всех. Как-то раз, это было во вторник, у кассы супермаркета «Чемпион» я наклонилась, протез выскользнул из корсажа и шлепнулся на пол. Розовая грудь соском кверху торчала на черном линолеуме. Филиппу Роту и Вуди Аллену понравилось бы, как я села в лужу. Тишина повисла над толпой любопытных, окруживших протез.