Виктория Платова - После любви Страница 10

Представить разбитое сердце Доминика не составляет труда, стоит только разобрать завал из досок для серфинга и отогнуть край газетной страницы: там оно и лежит, расколотое на несколько жирных, сочащихся кровью кусков, даже Наби при всем его кулинарном таланте не смог бы сочинить из этого рано состарившегося мяса ничего, кроме банального гуляша.

– Все образуется, Доминик.

– Ничего не образуется.

– Все будет хорошо.

– Я и сам так думал. До сегодняшнего дня.

– А теперь?

– Теперь все кончено.

Доминик швыряет кольцо на тарелку с недоеденными креветками. Возможно, я не слишком хорошо знаю Доминика, но смысл его жеста ясен, как божий день: никогда больше он не прикоснется к этому кольцу, никогда больше. Мне остается лишь оплакивать креветки, сунуться к ним сейчас было бы кощунством по отношению к страданиям Доминика. Придется ограничиться салакой на гриле.

– Мне кажется, ты излишне драматизируешь ситуацию, Доминик. – Реплика, подкрепленная жеванием, со стороны выглядит цинично, но, кто знает, может быть, именно она приведет Доминика в чувство.

– Нисколько.

– Ты хотя бы говорил с ней? О своих намерениях?

– Я ждал…

– Подходящего момента?

– Да.

– Глупый-глупый Доминик! Разве ты не знаешь, что все признания всегда совершаются в самый неподходящий момент? – Я стараюсь развеселить Доминика.

– Правда?

– Конечно, в «Фигаро» об этом не пишут…

– Жаль, – Доминик добросовестно старается подыграть мне. – Мне нужно подписаться на что-нибудь другое?

– Давно пора.

– Я давно хотел сказать, Сашa… Я благодарен тебе.

– За что?

– За все.

Впервые за три года Доминик поднимается из-за стола раньше меня. И уходит, не прощаясь и не поцеловав меня в щеку, как делал это всегда. Я остаюсь в обществе кольца и небрежно брошенной на стул «Фигаро»; кем была девушка, разбившая сердце моего друга? Как печально, что наши отношения ограничивались осторожной симпатией, если бы Доминик чуть больше доверял мне, если бы он был со мной откровенен…

Теперь это не имеет никакого значения.

– …Я могу убирать, мадам Сашa?

Наби. Я и не заметила, как он появился. У Наби подвижное, выразительное лицо карманного воришки: дорого бы я отдала, чтобы посмотреть, как он обносит креветочные карманы, как ловко орудует в жабрах у салаки, как обчищает зажравшиеся пряности.

– Конечно, Наби. И спасибо за ужин. Он был потрясающим.

– Рад, что вам понравилось, мадам.

Наби несколько удивлен, еще никогда я не обращалась к нему с такими признаниями. Но и хватать меня за язык он не станет.

– Кольцо… Это ваше кольцо, мадам?

– Нет.

– Значит, его забыл хозяин.

– Не думаю, Наби.

Лицо Наби искажено непосильной работой мысли. Кольцо, лежащее на тарелке, стоит немалых денег: такого Наби не купить, но… Он может его продать, и это было бы самым лучшим выходом из создавшегося положения. И чудесная девушка, так жестоко обошедшаяся с Домиником, оказалась бы посрамленной. Заочно.

– Я все же поинтересуюсь у хозяина.

– Не стоит, Наби. Ты можешь взять его себе.

…Рональдо и Рональдиньо.

Я видела их сотни раз, пора бы перестать обращать на них внимание. Но именно сегодня они особенно прекрасны в своих футболках по полтора доллара штуку, именно сегодня их удары точны, а движения – полны скрытой грации, любой из них с ходу мог бы подписать контракт на несколько миллионов долларов.

Почему я не владею футбольным клубом?

Почему?

И почему вот уже битый час я стою на балконе, вцепившись руками в поручень?

По той же причине, почему и Эс-Суэйра уже не кажется мне конечным пунктом назначения. У меня еще будет время разобраться в этом, хотя ответ лежит на поверхности – я больше не несчастна.

И еще никогда мир не представал передо мной в таких ярких, таких волнующих красках, еще никогда он не казался таким объемным. Возможно, я ошибаюсь, и подобное случалось со мной – нет, не так: подобное уже случилось со мной однажды.

У меня еще будет время разобраться в этом, весы покачиваются, звенят чашками, на одну готова упасть l'amour, на другую – le merde, но сейчас я свободна и от одного и от другого, а десятки Рональдо и десятки Рональдиньо и вправду хороши. Где-то внутри меня, там, где до сегодняшнего вечера располагалась помойка из самых неприглядных воспоминаний («Осторожно! Радиация!»), играет одинокий саксофонист, и мотив хорошо узнаваем, что-то вроде «UNFORGETTABLE» Ната Кинг Коула. Обстоятельства, при которых я услышала его впервые, не так уж важны.

– …Вы любите футбол? – вот он и потревожил сопение океана. Голос того, кого я жду битый час – вцепившись руками в поручень.

– Нет.

На кого я похожа с точки зрения фанерной перегородки? Спутанные от ветра волосы, лицо, едва ли не занесенное песком, невнятный профиль (анфас был бы намного выигрышнее), невыразительный голосишко обслуги с ресэпшена; теперь я, как никто, понимаю отвергнутого беднягу Доминика.

– Не думал увидеть вас здесь.

– Я тоже не думала увидеть себя здесь. – Не слишком ли провокационно это прозвучало?

Плевать.

– Вы не зарегистрировались.

– Это не моя вина, – тут же уличает меня vip-персона.

– Да, конечно. Но формальности можно отложить до утра.

– Отлично. Значит, сегодня мы…

Vip-персона делает многозначительную паузу, и у меня нет никаких сил дождаться ее окончания.

– Мы – что?..

– Общаемся неформально.

Кто только не клеил меня за последние три года, иногда – такими экстравагантными способами, что выражение «общаемся неформально» выглядит откровенной насмешкой. Почем я знаю, может это и есть насмешка. Скорее всего.

– Меня зовут Алекс. Алекс Гринблат.

АЛЕКС ГРИНБЛАТ. Имя, принадлежащее знаменитому галеристу и теоретику современного искусства, я лично отправила письмо Алексу Гринблату два месяца назад. Какова вероятность того, что знаменитый галерист, презрев свои нью-йоркско-парижско-лондонские дела и сделав ручкой яйцеголовым снобам, появится в заштатной Эс-Суэйре?

Никакова.

Какова вероятность того, что человек, стоящий за фанерной перегородкой, – полный тезка знаменитого галериста и сам является снобом?

Три, максимум – пять процентов. Уже кое-что.

– Не думала увидеть вас здесь.

Я возвращаю Алексу Гринблату фразу, сказанную им самим: отскочив от зеркала моего рта, она упирается в лицо Алекса Гринблата солнечным зайчиком. Алекс Гринблат морщится от света: