Александр Дюма - Полина Страница 10

Найдя моих гребцов за ужином и за чарою вина, я сказал, что хочу сейчас отправиться в Гавр, чтобы приехать туда ночью и поспеть ко времени отъезда пакет-бота; но они отказались пуститься в море на том же самом судне, а для подготовки другой, более надежной шлюпки, им потребуется, как они сказали, только один час. Поэтому мы сразу договорились об оплате, вернее, они просто положились на мое великодушие. Я прибавил к двадцати пяти луидорам, полученным ими, еще пять, а за эту сумму они взялись бы доставить меня в Америку.

Потом я пошел делать осмотр шкафов моей хозяйки, потому что у графини было только одно платье. Я боялся за нее, еще слабую и больную, боялся ветра и ночного тумана. Заметив на одной полке большой шерстяной платок, я взял его и попросил госпожу Озере внести его в мой счет. Я надеялся, что благодаря этой шали и моему плащу моей спутнице будет тепло во время путешествия. Полина не заставила себя ждать, и, когда узнала, что все готово, в ту же минуту вышла. Я воспользовался оставшимся временем, чтобы рассчитаться в гостинице. Итак, нам осталось только дойти до пристани и отправиться.

Как я и предвидел, ночь была холодна, однако тиха и прекрасна. Я укутал графиню шалью и хотел проводить под тент, раскинутый в лодке нашими рыбаками; но чистота неба и неподвижность моря удержали ее на палубе; мы сели на скамейку друг подле друга.

Сердца наши были так полны, что мы сидели, не произнося ни слова. Я склонил голову на грудь и погрузился в раздумья о тех странных и удивительных приключениях, с которыми я так неожиданно столкнулся и которые, очевидно, еще только начинаются для меня, но определят мое будущее. Я горел желанием узнать, по каким причинам графиня Безеваль, молодая, красивая, и, как говорили, горячо любимая мужем, была заключена в подземелье разрушенного аббатства и обречена на верную гибель, от которой я ее избавил. Зачем понадобилось ее мужу объявлять о ее смерти и зачем он положил на смертное ложе тело другой женщины? Уж не из ревности ли?.. Эта мысль с самого начала приходила мне в голову: она была мучительна… Полина любит кого-нибудь?.. Если это так, то все мои мечты рушились, потому что не для меня она вернулась к жизни, а для того человека, которого она любит, ибо он найдет ее, где бы она ни скрылась. Я спас ее для другого: она поблагодарит меня как брата — и только, а этот человек пожмет мне руку, повторяя, что он обязан мне более, нежели жизнью. Потом они будут счастливы, тем более, что их никто не будет знать… А я! Я вернусь во Францию, чтобы страдать, как уже страдал, и в тысячу раз более, потому что блаженство, которое было всегда так далеко, приблизилось ко мне, чтобы еще безжалостнее ускользнуть; тогда наступит минута, когда я прокляну тот час, в который спас эту женщину, или пожалею, что умершая для всего света, она жива для меня — вдали и для другого — вблизи… Впрочем, если она виновата, мщение графа справедливо… На его месте… я не оставил бы ее умирать… но, наверное… убил бы… ее и человека, которого она любит! Полина любит другого! Полина виновна!.. О! Эта мысль терзала мое сердце… Я медленно поднял глаза; Полина, запрокинув голову, смотрела на небо, и две слезинки катились по ее щекам.

— Что с вами? Боже мой! — испугался я.

— Неужели вы думаете, — сказала она, сохраняя ту же позу, — что можно покидать навсегда отечество, семью, мать, и при этом сердце может не разрываться на части? Что можно перейти, если не от счастья, то по крайней мере, от спокойствия к отчаянию без того, чтобы сердце не облилось кровью? Неужели вы думаете, что в моем возрасте можно переплывать море, отправляясь навсегда в чужую страну, и не смешивать свои слезы с волнами, которые далеко уносят вас от всего, что вы любили?..

— Но разве это навсегда?

— Навсегда, — сказала она, качая головой.

— И тех, кого вы любили, вы не увидите больше?

— Никого.

— И все без исключения, навсегда, не имеют права знать, что та, которую считают умершей, живет и плачет?

— Все… навсегда… без исключения…

— О! — изумился я. — Но тогда я счастлив, и огромная тяжесть свалилась с моего сердца!..

— Я не понимаю вас, — сказала Полина.

— Вы не знаете, сколько сомнений и страхов пробудилось во мне?.. Но неужели вы не хотите узнать, какие обстоятельства привели меня к вам? Конечно, своему спасению вы обязаны Небу, но, возможно, вы хотите услышать, какими средствами воспользовался Бог для вашего спасения?..

— Да, вы правы: брат не должен иметь тайн от сестры… Вы расскажете мне все, и я ничего не скрою от вас…

— Ничего… О, поклянитесь мне… Вы позволите мне читать в вашем сердце, как в открытой книге?

— Да… и вы увидите, что мое сердце знало только несчастье, покорность судьбе и молитву… Но теперь не время. Я нахожусь под впечатлением этих страшных событий, и у меня нет сил рассказывать о них…

— О, когда хотите — я буду ждать.

Она встала:

— Я хочу успокоиться, вы, кажется, говорили, что мне можно спать в этой палатке?

Я проводил ее, разостлал свой плащ на полу и вышел на палубу. Я сел на том самом месте, которое занимала Полина, и пробыл в таком положении до самого приезда в Гавр.

На другой день вечером мы сели на корабль "Бригтон" и через шесть часов были в Лондоне.

6

В первую очередь мне нужно было отыскать помещение для себя и сестры. В тот же день я отправился к банкиру, у которого был аккредитован; он показал мне небольшой меблированный домик, очень удобный для двоих. Я поручил ему снять особняк, и на другой день мне сообщили, что дом в моем распоряжении.

Графиня еще спала, когда я отправился в магазин; там мне выбрали полный комплект белья, довольно простого, но сделанного с большим вкусом; через два часа оно было помечено именем Полины де Нерваль и перенесено в спальню той, для которой предназначено. Потом я зашел к модистке, которая, несмотря на то, что была француженка, так же быстро снабдила меня всем необходимым; что касается платьев, то я выбрал самые лучшие ткани, какие только мог найти, и попросил модистку, чтобы она прислала портниху сегодня вечером.

Возвратясь домой в двенадцать часов, я узнал, что сестра моя проснулась и ждет меня к чаю. Она была одета в очень простое платье, которое успели сделать ей за те двенадцать часов, что мы провели в Гавре. Она была прелестна в этом платье!

— Не правда ли, — сказала она, увидев меня, — мой костюм соответствует моему новому положению, и теперь будет очень естественно представить меня в качестве гувернантки.

— Я сделаю все, что вы прикажете, — сказал я.

— Но вам не так надо говорить, и если я исполняю свою роль, то вы забываете свою. Братья не должны так слепо повиноваться желаниям своих сестер, особенно, если это старшие братья. Вы выдаете себя: берегитесь.