Лана Балашина - Любовь по контракту Страница 12

Я повернулась и твердо объявила:

— Без консультации с адвокатом я ни одной бумаги не подпишу. Это мое последнее слово.

Герман поднялся. С сожалением, как на убогую, посмотрел на меня и сказал:

— Видел я упертых дур, но ты бы у них была королевой. Ты подумай своей башкой, что заступиться за тебя особо некому. Славки-то теперь нет, а у меня при таком твоем отношении помогать тебе всякая охота пропадает. Впрочем, если ты поумнеешь и решишь чего, позвони мне завтра до шести вечера на мобилу.

Широко шагая, он направился в холл.

Потом неожиданно вернулся, больно сжал мое запястье и наклонился ко мне, сузив от бешенства глаза:

— И если ты думаешь, что я, как мой брат, сойду с ума от твоей небесной красоты, так и не надейся. Ты еще пожалеешь, что всегда пренебрегала мной. Думаешь, от твоего согласия в этом деле много зависит? Пожалела бы сына, сиротой ведь останется. Ничего, у него дядя есть, так что позабочусь о нем, как опекун, а вырастет — к семейному ремеслу приставлю. У меня на него бо-о-льшие планы. Вот так-то!

Входная дверь захлопнулась.

Я потерла руку в том месте, где ее держал Герман.

Лихорадочно поправила волосы, потом подскочила к окну, и в самый раз: увидела, как Герман усаживается в машину. Я не поверила своим глазам, но с ним приезжали именно те два молодчика, которых я видела около школы!

И что все это может значить?

Очень хотелось позвонить Алле, но совесть не позволила. Я посмотрела на часы: почти половина третьего!

В этот момент телефон зазвонил сам.

От неожиданности я вздрогнула, и трясущимися руками ухватилась за трубку.

— Рита, прости, ради бога, за поздний звонок! — в трубке возник знакомый баритон Сиротенко. — Я проезжал мимо, у тебя во всех окнах горит свет. Ничего не случилось?

Я подумала, что голос у него встревоженный. От волнения никак не могла решить, стоило ли привлекать его к своим проблемам, от этого в разговоре возникла пауза, и Леонид Яковлевич истолковал ее по-своему:

— Прости, если помешал. Просто я видел, когда ты уезжала, и подумал, что прошло уже довольно много времени...

Я решилась:

— Леонид Яковлевич, у меня возникла необходимость поговорить с вами.

Он так неподдельно изумился, что у меня отлегло от сердца:

— Что, прямо сейчас?

До меня дошел комизм ситуации, и, пытаясь подавить нервный смех, я с трудом проговорила:

— Это не то, что вы думаете. Но поговорить нам надо, и лучше прямо сейчас.

Я сидела напротив него, сжав коленями сложенные руки.

Он поднял на меня глаза:

— Значит, Слава тогда меня все-таки не послушал и просьбу мою проигнорировал. — Я непонимающе посмотрела на него, и он пояснил: — С этим комбинатом, там очень непростая история. Есть люди, которые хотели выкупить его, очень сильные люди. Даже я не захотел с ними связываться, но и помогать им не стал. Я всегда считал наркотики грязным делом и деньги, на них заработанные — проклятыми деньгами. У молодых мораль более гибкая. В общем, логику поступков Славы нам сейчас не понять, но втянул он тебя в неприятную историю. Впрочем, я тебе должен, и я помню...

Я перебила его:

— Простите, но я позвала вас вовсе не потому, что ищу помощи. Дело в другом. Помните, я рассказывала о том, что за Леной приезжали ребята на темном тонированном джипе? — Он нахмурился недоуменно, кивнул. — Так вот, оба эти парня сопровождали Германа сегодня.

Он хищно сузил глаза:

— Ты ничего не спутала?

Я отрицательно покачала головой. По сложившейся традиции устроились мы в кухне, поэтому я подошла к окну, показала вниз:

— Видите, они оставили машину прямо под фонарем, я их смогла хорошо рассмотреть.

Он неожиданно взял меня за запястье, повернул к свету. Я покраснела: от пальцев Германа на руке остались пятна, завтра, конечно, будут синяки.

Леонид Яковлевич тихо спросил:

— Ты мне все рассказала? Он... не трогал тебя?

Я отрицательно помотала головой. Горестно вздохнула:

— Не знаю, как они вошли, дверь была закрыта на замок, как обычно. Я была в душе, вышла — Герман меня уже ждал. По сравнению с обычным его поведением даже был вежлив, мне кажется, он хотел договориться со мной. А уж потом, конечно, разозлился. Я, если честно, своим упрямством кого хочешь, доведу.

Он неожиданно рассмеялся:

— Это точно.

Потом посидел молча и спросил меня:

— Ну, чего сидишь? Иди, собирай вещи.

Я недоуменно посмотрела на него.

Леонид Яковлевич нахмурился:

— Здесь я тебя оставить не могу, сама пойми. Заберем ребенка у няньки, поживешь у меня на даче. Все равно у вас в школе каникулы. С Ленкой моей побудешь, она только обрадуется. Охрана вполне надежная. А там я разберусь со всеми проблемами, вернешься домой. — Все мои сомнения были написаны на лице, потому что он добавил: — Если опасаешься, что буду надоедать, так я дома только поздно ночью бываю. Если не захочешь, так и не встретимся.

Я собралась с мыслями и даже начала бормотать что-то в свое оправдание, но он снисходительно прервал меня:

— А вот врешь ты так себе, без божьей искры. Иди уж, укладывайся.

Я собрала документы, кое-какие ценные вещи, свои и Мишкины вещички, один из ребят забрал сумки.

В последний раз я окинула квартиру взглядом, неизвестно, когда сюда попаду.

— С богом,— подытожил Леонид Яковлевич.

Я назвала адрес, и мы подъехали к дому, где жила Ирина Ивановна.

Я снизу позвонила ей, чтобы предупредить, что забираю Мишку. Почему-то спросонья она не удивилась, вопросов не задавала.

В квартире я сунула ей деньги, что должна была за этот месяц, объяснила, что мы с Мишкой поживем летом на даче у приятеля. Сонный Мишка обрадовался моему приезду, и даже не особенно бузил, когда я натягивала на него свитер. Я обещала звонить.

Внизу меня встретил Леонид Яковлевич. Он устроил нас с Мишкой на заднем сидении, сам сел рядом с водителем, а второй охранник пересел в машину сопровождения.

В машине Мишка сразу уснул.

Кажется, я тоже придремала, потому что открыла глаза, только когда машина остановилась.

Леонид Яковлевич забрал спящего Мишку и поднялся на крыльцо. Вслед за ним я прошла малоосвещенным коридором и оказалась в просторной комнате. Он осторожно уложил ребенка на кровать и буркнул:

— Ну, устраивайся тут. Спокойной ночи.

Когда шаги в коридоре стихли, я уселась около Мишки, стянула ботинки и джинсы, поднесла свитерок к лицу и вдохнула знакомый детский запах. Что-то несет нам с ним новый поворот? Я с тоской зажмурилась. Правильно ли я поступила, приехав сюда и, по сути, попросив помощи у такого человека, как Сиротенко?