Татьяна Тронина - Гнездо ласточки Страница 13

– Пусти.

– Послушай…

– Сергей!

– Не уходи… – Дыхание его было горячим – словно раскаленный ветер дул Кире в лицо, обжигал кожу. Девушка отворачивалась, отталкивала Сергея от себя, жмурилась.

– Ты меня не любишь. Ты меня никогда не любила.

– Поздно.

– Ничего не поздно. Поздно – это когда умрешь, и вот тогда уже точно ничего изменить нельзя, – он целовал ее – в щеки, лоб, губы, нос, плечи, шею.

– Так не бывает, – простонала Кира. – Ой… Ты с ума сошел. Ты меня не знаешь. Я другая. Ты… Ой. Ты меня выдумал!

Она наконец вырвалась и, задыхаясь, отскочила назад. Поправила растрепавшиеся волосы, одернула платье.

– Уходишь все-таки? – мрачно спросил Сергей.

– Да. Прощай.

Сергей повернулся, пошел прочь. Кажется, плечи его подергивались. Он плакал? Он – плакал?!

«Бред какой-то… – с ужасом подумала Кира. – Я с ума сойду. И что мне делать теперь? Я же замуж выхожу, я же Тима люблю… Или не люблю?»

Кира не стала развивать свою мысль и чуть ли не бегом заторопилась обратно к дому.

…Ткнулась в калитку – открыта. Получается, все это время во двор мог проникнуть кто угодно. Город был относительно тихим, да и вряд ли кто в здравом рассудке сунулся бы в жилище майора полиции, но… «Черт. Забыла попросить закрыть за собой. Ну и что? Какая разница, все равно уезжаю, не будет мне никто эту незапертую калитку припоминать!»

Калитка в заборе запиралась изнутри на широкий засов. Да, был еще замок – на тот случай, если дом покидали все его жильцы, но такое случалось крайне редко. Обычно в доме всегда оставался кто-то, в основном мать.

Иногда, вот как вчера, засов специально не задвигали, и гости заходили во двор без звонка, потому что не набегаешься – всем дверь открывать.

Кира зашла во двор, задвинула засов, торопливо взбежала на крыльцо.

Тим уже сидел в прихожей, напротив на стуле – мать с Гелей на коленях.

– Пришла! Наконец-то. Я уже звонить тебе собирался, – с раздражением встретил ее жених.

– Еще же час до отъезда, – напомнила Кира.

– Сейчас твой отец обещал быть. Он нас на вокзал отвезет.

– Он же на работе, мы утром попрощались…

– Говорит, появилось «окно».

Звонок.

– Геля, беги, открой, это папа…

Как хорошо, что отец не заметил оплошности Киры, оставившей калитку незапертой!

Геля убежала, мать поднялась, обняла Киру. Руки у матери дрожали, она, судя по всему, едва сдерживала слезы.

– Мама, все хорошо.

– Когда я тебя еще увижу, деточка моя! – прошептала мать на ухо Кире. От матери пахло сложной смесью лекарств. – Сколько лет еще ждать…

– Мама! – простонала Кира.

Мать уже рыдала в голос.

– Так, кто это у нас тут сырость разводит? – В дом вошел отец. – Олюшка, кончай рыдать. Присядем на дорожку.

Все сели – кто куда, Геля – опять на колени к рыдающей матери. У младшей сестренки глаза тоже на мокром месте были – всхлипывала, вытирала пальцем слезы из-под очков. Смешная…

У Тима на лице застыла гримаса недовольства, раздражения, отвращения. Он то и дело откашливался, словно в горле ком застрял.

– Ну-с, пора, – отец вскочил на ноги, схватился за ручку чемодана на колесиках. – Вперед, с песней! И веселее, товарищи, веселее! Тимофей, ну ты-то чего раскис?

Кира встала, мать с Гелей тоже. Тим все сидел, опустив голову, все с той же гримасой на лице, и словно не слышал ничего.

– Ти-им? – позвала Кира. – Тим, что с тобой?

Тим сглотнул. Поморщился, потом вдруг закрыл глаза, стал заваливаться на бок.

И – упал на пол.

– Тим?! – с ужасом прошептала Кира. Ее и без того мучила совесть, что она целовалась только что с бывшим возлюбленным, что позволяла трогать себя чужому мужчине, что слушала всяческие признания… А тут как расплата наступила. Только почему не ее наказывают, а Тима, ни в чем не виноватого?..

К счастью, Тим через несколько мгновений открыл глаза, попытался встать. Отец помог ему подняться.

– Что-то мне хреново… – вяло произнес Тим.

– Да ты весь горишь! – Кира прикоснулась ладонью к его лбу.

– Что же делать-то… – запричитала шепотом мать. – Как же вы поедете, если Тимофей в таком состоянии?

– Никак они не поедут, – отрезал отец, внимательно глядя на будущего зятя. – Да и не пустят тебя в поезд, брат. В больницу надо. Добраться до машины сможешь или «Скорую» вызвать?

– Смогу, – пробормотал Тим.

– Обопрись о плечо… Кира, ты с другой стороны. Пошли. Геля, открой пока ворота!

Всю дорогу до больницы у Киры теплилась надежда, что, может быть, обойдется. Что Тиму сделают укол, ему станет лучше и они сядут в поезд. Наивные, детские фантазии.

Тиму лучше так и не стало.

Доехали до больницы.

– Сидите, я сейчас… – Отец выскочил из машины, легко и стремительно, точно мальчишка, взлетел на крыльцо – туда, где находилась дверь, ведущая в приемный покой.

В детстве Кире несколько раз приходилось лежать в этой больнице. Когда аппендицит вырезали, рука поломалась, еще там… Не слишком веселые воспоминания. Оттуда, из детства, шло ощущение тоски и безнадежности.

Внутри больницы, Кира помнила, длинные коридоры, стены крашены в зеленый цвет. Зеленый сам по себе – хороший, веселый цвет, но есть у него такой противный-противный оттенок с примесью болотного, от которого кошки на душе скребут.

Постылый зеленый, казенный зеленый. Напоминает плесень, застоявшуюся воду в луже за свалкой. Веет холодом и формалином. Да, именно так: на первом плане резкое химическое амбре, а за ним едва различимые нотки разложения… Страшно. Тоскливо.

– Тимочка, держись, – пробормотала Кира, гладя Тима по пылающей от жара щеке.

Он застонал, поморщился.

Кира еще ни разу не видела жениха в таком состоянии. Тим, даже когда болел, сохранял бодрый, деловой настрой…

Через минуту появился отец в сопровождении высокого лопоухого парня с дурашливой улыбкой на лице – тот катил перед собой черное кресло на колесиках.

– Транспорт подан! – заржав, сообщил парень. Санитар, наверное, медбрат?

– Корзинкин, давай без шуточек, – строго произнес отец. Подхватил Тима, помог тому перебраться в кресло. – Доктор сейчас будет, хороший доктор – Захаров, он осмотрит тебя, Тимофей.

Отец покатил Тима в кресле, а Кира пошла за ними.

Небольшой холл с полом, выложенным кафельной плиткой, и – знакомые зеленые стены. У девушки даже сердце сжалось…

– Проходите! – крикнули из распахнутых дверей.

Там, в приемном, их всех встретил доктор Захаров – дядька лет сорока, жилистый, небритый, с пронзительным взглядом голубых глаз. Он до безумия напомнил Кире незабвенного доктора Хауса, особенно когда заговорил. Манера его речи – резкая, циничная… И юмор этот – тоже циничный какой-то. Мортальный.