Людмила Толмачева - Снежное сердце Страница 13

– Женская хитрость – мощное оружие. К несчастью, ее применение в мирных целях столь же редко, сколь негусто на земле истинных талантов.

– А вы как всегда неподкупны.

– Стараюсь не выходить за рамки имиджа, – отшутился Преснин, но вполне серьезно добавил: – А выставка удалась. Есть композиции, цепляющие не только глаз, но и душу.

– Мне тоже многое нравится, – сдерживая радость, согласилась Дана. – Застывшая красота.

– Мыслящая красота! Сгусток высокой мысли, воплощенной в изящной, я бы сказал, сексуально раскрепощенной пластике.

– Как это модно сегодня – во всем видеть грустную улыбку Фрейда, – с лукавой ноткой произнесла Дана.

– Кажется, я ударился в банальности? Прошу прощения. А за выставку еще раз благодарю. К слову, здесь есть и шедевры. Мне пришла мысль: а не взяться ли за продвижение Рогожина в европейские пределы? Как вы на это смотрите?

– Положительно. И даже больше. У меня есть небольшие связи в Германии и Чехии. Могу выступить посредником.

– Вы изумительна женщина, Даночка! Простите за панибратство, но старику полагается снисхождение…

– Не прибедняйтесь! У стариков не бывает такого соблазнительного баритона и орлиного взгляда.

– Ха-ха-ха! Купили! Честное слово, купили! А еще называете меня неподкупным!

Их окружили любопытные посетители, раздались веселые реплики и вопросы, и Дана, воспользовавшись этим, отошла в сторону.

Ей показалось что-то знакомое в профиле девушки, разглядывающей «Девочку с собакой». Обойдя скульптурную группу с противоположной стороны, Дана украдкой взглянула на лицо молодой особы и вздрогнула. В ее галерее была та самая Рынкина!!!

Как она посмела? Какого черта заявилась на чужую территорию? Или… Боже! Неужели у них тут свидание? И сейчас они поедут в ресторан! Да-да, с ней, а не с финансовой «шишкой» он собрался на ужин! Каков подлец!

Эмоции переполняли Дану, захлестывали с головой, мешали свободно дышать и держаться в рамках приличия. Ноги подкашивались, руки дрожали, а на побледневшем лице отразилась такая мука, что наблюдавший за ней Алексей Липатов испугался, не сердечный ли это приступ?

Он бросился было на помощь, но его опередил другой, помоложе и попроворней.

Готовую упасть Дану подхватил за локоть подоспевший Арсений.

– Вам плохо? – шепнул он, чувствуя, как несчастная женщина почти повисла на его руке.

– Нет, все хорр… все хорр…

– Воды? Валидол? Врача? – скороговоркой перечислял парень, при этом закрывая Дану своей широкой спиной от посторонних взглядов.

– Н-нет. Все н-нормально, – с трудом вымолвила она, стуча зубами. – Лучше выйдем в холл.

На удачу, никто не заметил этого инцидента. Разве только Липатов был свидетелем странной сценки, но это был немой свидетель. Дальше молчаливой ревности дело не шло.

В холле Дане стало легче. Она отстранила руку своего спасителя, выпрямилась и сдержанно произнесла:

– Уже прошло. Это от духоты. У меня иногда бывают спазмы. Спасибо, я пойду в зал.

– Дана Михайловна, но на вас лица нет! Куда вы пойдете? Хотите, я провожу вас до дома?

– Господи, что вы несете? – рассердилась Дана. – Как я могу оставить своих гостей? Это же нелепо! Нет-нет, я должна довести презентацию до конца.

– Хорошо, я подожду вас.

– Не надо, Арсений! – твердо сказала она и пошла в зал.

На нее никто не обратил внимания, так как взоры людей были прикованы к Преснину. Его яркая вдохновенная речь бередила души и поражала умы. Впрочем, как и всегда.

Галерею Дана покинула последней. Попрощалась с ночным охранником и направилась к ожидавшему такси. Ее окликнули из открытого окна стоящего неподалеку «Форда». Это был Брусника.

– Что вы тут делаете? – спросила Дана, в душе радуясь, что не одинока в этот час.

– Вас караулю.

Он вышел из машины, сделал несколько шагов навстречу.

– В таком случае я отпущу такси.

– Постойте, я сам.

Они молча ехали по вечернему городу. В ней бродил сложный коктейль из ревности, ощущения отстраненности и, как ни странно, душевного комфорта. Ей казалось, что она не живет, а летит над жизнью, наблюдая со стороны, как живут и радуются всему земному другие. Мир, чуждый ее страданиям, где-то грохотал дальним громом, переливался вереницами огней, не задевая ее души, затаившейся, точно нежная улитка в своей раковине. Одновременно ее согревала мысль, что она нужна кому-то, о ней думают, ее ждут. Рядом с Брусникой было надежно и по-домашнему уютно.

Время от времени она гнала воспоминания о муже, пытаясь бороться с воображением, рисующим картинки одна несноснее другой: Олег и Рынкина то пьют на брудершафт, то обнимаются в танце под тягучие звуки ресторанной музыки…

Тряхнув головой, когда навязчивый образ этой пары вновь замаячил перед глазами, она повернулась к Бруснике:

– Странно.

– Что вы сказали? – не понял мужчина, бросив на нее короткий взгляд.

– Странно, что вы поджидали меня возле галереи.

Он неопределенно хмыкнул, не торопясь с объяснениями.

– Значит, я права, – выдохнула Дана. – Все это неспроста. Говорите же, в конце концов! Ужасно не люблю глупых недомолвок, когда ситуация ясна, как божий день! Вы их видели? Отвечайте!

– Да, – процедил детектив и, казалось, замолчал навсегда.

«Ну что за осел! – мысленно выругалась Дана. – Ему мнится, что он выполняет сверхсекретную миссию, и поэтому так молчалив и многозначителен».

Ощущение комфорта куда-то улетучилось. Минутой назад, терзаемая всего лишь подозрениями, хотя и вполне обоснованными, она еще держалась за соломинку последней надежды и по-прежнему чувствовала себя женщиной, способной внушать любовь и уважение. Теперь ее, словно выброшенную вещь, жизнь несла по течению. Внутри не было ни чувств, ни желаний. Их поглотила холодная пустота и мерзостное, похожее на прикосновение жабы, осознание униженного положения.

Они остановились возле подъезда Снежковых, и Леонид поинтересовался:

– Вас проводить?

– Зачем?

– Не понял.

– Что тут непонятного? – с трудом растягивая губы в подобие улыбки, тихо спросила она. – Мужчина провожает женщину с одной целью – обнять где-нибудь в лифте и поцеловать. Вы не годитесь для этой роли.

– Вы сегодня безжалостны. И все-таки я провожу вас.

Войдя в лифт, она отвернулась от своего провожатого и застыла в каменной неподвижности, точно скульптура из собственной галереи.

В холле горел приглушенный свет. Дана машинально переодевалась в домашние тапочки, взгляд ее ничего не выражал. Оцепеневшая и как будто забывшая о присутствии чужого мужчины, который неловко переминался с ноги на ногу и почему-то не решался уйти, она прошла в темную столовую, села на огромный кожаный диван и с невольным наслаждением вытянула уставшие ноги. После томительной паузы она вдруг вынырнула из забытья: