Ольга Погодина-Кузьмина - Власть мертвых Страница 15

– За квартирой мы следили, – сообщил Максим. – Я вызвал Нину Ивановну, она прибралась к твоему приезду, в холодильнике есть продукты. Она сейчас работает в другой семье, но готова в любой момент вернуться. Я зайду с тобой, потом поеду. У меня еще дела сегодня.

Вместе они поднялись по лестнице, Максим передал ему ключи. Георгий вошел и чутко замер на пороге – ему снова показалось, что из-под двери гостиной мелькнул свет. Затем явственно раздался какой-то шорох, и следующую секунду он услышал голос Маркова:

– Лицом к стене, руки за голову!

Саша вынырнул из темноты коридора. Они крепко обнялись.

– Ну что, бродяга? А похудел – аж приятно щупать. Вот что значит под заботой государства…

– Еще раз услышу «лицом к стене» – ударю больно, – предупредил Георгий.

Марков разомкнул объятия.

– Ух, Измайлов, душа моя! Уж теперь мы наворотим. Бог не фраер… Покажем сукам, кто в хате хозяин, а кто – хавир для отмазы.

– Хорошо, что заехал. Выпьем сейчас… А то я уже приготовился с зеркалом чокаться.

– Понятно, выпьем! Только пойдем, кое-что покажу.

Он повел Георгия по коридору, распахнул дверь.

Свет в гостиной вспыхнул внезапно и ярко, дружный радостный вопль десятка молодых голосов заставил Георгия отпрянуть. Обнимаясь по очереди с Казимиром, Эрнестом, Фредом Дорошевским и снова с Марковым, Георгий с изумлением оглядывал комнату, украшенную воздушными шарами, гирляндами и даже баннером с приветственной надписью. Голенастые девочки-модели сначала переминались поодаль, но когда Марков сделал им знак, тоже с визгом кинулись обниматься.

– Ну-ну, свистульки, задушите человека! – ворчливо прикрикнул на девиц Казимир. – Давай-ка штрафную.

– С воз-вра-щением! – Гости дружным хором сопроводили налитую рюмку. Георгий вспомнил про баню с девочками и тут же подумал: «Пусть идет, как идет».

– Ну что, мин херц? Нашу, родную? – крикнул из угла вездесущий Марков, включая на полную громкость «Владимирский централ».

К Георгию потянулись руки с бокалами; зазвенел, соприкасаясь, хрусталь. Только после третьего тоста он смог остановиться и отдышаться.

Блюда с закусками на обеденном столе быстро пустели. У бара хлопотал Эрнест. Модели передавали друг другу тарелки и коктейли. Здесь была девушка, с которой какое-то время назад встречался Максим, – брюнетка с нежным фарфоровым румянцем. Георгий узнал и кое-кого из юношей, одно время в охотку сопровождавших начальство в сауну после корпоративных вечеринок. Как и раньше, вечность назад, его взгляд выхватывал то одно, то другое лицо из группки долговязых хохочущих вакханок и дионисов, скользил по нежному очерку шеи, по мускулистой гладкости плеча. Он уже не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего.

В тюрьме, помимо прочих открытий, Георгий осознал, насколько счастливо складывалась вся его прежняя жизнь, в которой были и беспечные, и тягостные связи, и настоящая страсть, и покупной секс, но не потный, изматывающий, разъедающий душу страх перед разоблачением. Все методы давления и шантажа, которым он подвергался, так или иначе затрагивали его сексуальные пристрастия, и впервые в жизни он доподлинно ощутил, какое мощное оружие сам вложил в руки своих врагов. Заключенные в тесноту вынужденного общежития мужчины были снисходительны к любым грехам стоящего на высших или равных с ними ступенях тюремной иерархии, но сладострастно зверствовали, когда предоставлялся случай унизить другого. Тюремное начальство манипулировало неустойчивостью этой структуры, и любой случайно брошенный взгляд или пущенный слух в одну ночь мог превратить какого-нибудь жизнерадостного парня в «проколотого петуха», сгорбленную тень с затравленным взглядом.

Странным образом перемена в судьбе Георгия совпала и с переменами в общественном климате. Телевизор, который целыми днями не выключался в их зажиточной камере, транслировал потоки все густеющего, жирного, самодовольного кликушества. Государственными указами утверждались чудотворные свойства икон и мощей, митинги политических оппозиционеров представали то шабашем, то избиением младенцев, тонули в оффшорах гигантские прибыли, при этом народ нищал, отчаивался, целые города и районы оставались зимой без света и тепла. Тут же по произволу власти светской и духовной, под аплодисменты новообращенных эстрадных клоунов, потомственных колдунов, гадалок и казнокрадов принимались законы, обличающие содомию, защищающие церковь невесть от каких врагов, урезающие и без того невеликую долю бесплатного образования.

Всеобщее помрачение умов получало широкую поддержку и соседей по камере, и уголовных авторитетов, и тюремной охраны, и следователей – почти всех, с кем Георгию приходилось общаться. В минуты приступов мизантропии, все чаще повторяющихся в последние месяцы, ему казалось, что по выходе из тюрьмы он вернется в другую страну, в глухое средневековье, к сажанию на кол и клеймению лбов. И теперь посреди собственной гостиной, оклеенной шелковыми обоями, обставленной не выходящей из моды антикварной мебелью, сжимая в руке прохладный стакан с дорогим напитком, он чувствовал себя гостем в чужом доме. Настолько очевидным был разлад между ним сегодняшним и вчерашним – чужим, посторонним человеком, удивляющим странностью поступков и циничной наивностью взглядов.

В эту минуту рядом с ним оказался Юра Кошелюк, белобрысый фавн с белесыми наглыми глазами, с острым кадыком и выпирающей, агрессивной сексуальностью в каждом движении. Когда-то, в прошлой жизни, они познакомились довольно близко. Георгию нравилось, как тот разыгрывал «пацана» с промышленных окраин, владельца подержанной иномарки с непременной бейсбольной битой в багажнике. Но Юра как-то слишком быстро озаботился получением ссуды на открытие своего бизнеса, и, хотя сумма была не слишком значительной, денежная просьба тогда так расхолодила, что Георгий утратил к нему всякий интерес. Повзрослевший, лощеный, в сутенерских кожаных штанах, тот вдруг зачем-то снова обнаружился среди сатиров и нимф.

– Присматриваю за своей женой, – пояснил он, не дожидаясь вопроса, и указал на девушку с волосами цвета чернослива и раскосыми глазами бурятской шаманки. – Работает у Дорошевского.

Георгий невольно отметил, что фигура у него по-прежнему отличная – ни капли жира, только мускулы, облегающие по-кошачьи гибкий костяк.

Эрнест подошел и отвлек его. Сказал что-то ободряющее, снова крепко пожал руку, поблескивая очками. Максим попрощался и уехал.

Дальнейшие события развивались спонтанно и стремительно. Георгий все время с кем-то чокался и пил за свое возвращение, и ему снова было странно и хорошо. Затем он как-то внезапно обнаружил себя сидящим в кухне на диване в обнимку с Казимиром; Эрнест разливал по рюмкам водку, а Марков, очень трезвый с виду, говорил: