Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма Страница 16

Шлагбаум с будкой вынырнул из пыли, и Ники остановил машину.

Приехали.

Пока проверяли документы, Ольга, выбравшись из “ровера”, изучала тот берег – там “противник”, талибы.

Кокча, как все местные реки, мелкая, желтая, мутная и сердитая. Говорят, что весной они разливаются, эти реки, так что даже на джипе не проедешь.

Ольга смотрела на взбаламученную мелкую воду и думала с вялым удивлением – как она может разлиться, если ее почти нет?!

Подошел Ники, толкнул ее в бок – такая у него была манера, совсем не романтическая.

– Ты как? Все злишься?

Она уже почти успокоилась, кроме того, даже под угрозой немедленной смерти не призналась бы ему, на что именно рассердилась.

– Да я и не злилась.

– Я знаю, когда ты злишься, а когда нет.

– А почему мы дальше не едем?

– Потому, что наши документы еще не проверили.

А пока их не проверили, ехать нельзя. Логично?

Ольга повернулась и посмотрела вверх, ему в лицо.

Он улыбался, сверкали белые зубы, и мелкая пыль, попавшая в морщинки у глаз и рта, делала его старше.

Он взял ее за руку и покачал в разные стороны.

– Ну что? Мир?

– Мир, Ники.

– Вот узнать бы, из-за чего ты злилась.

– Ни-ког-да, – отчетливо выговорила она и вырвала у него руку. Его ладонь была жесткой, как будто он только и делал, что занимался тяжелой крестьянской работой. – А там что, на той стороне? Не видно никого.

– А что там должно быть? Татарское воинство на конях и с мечами?

Ольга пожала плечами. Ники вытряхнул из пачки две сигареты, одну для себя, другую для нее.

– Там все то же самое, что и здесь, – сказал он негромко, закурил и, прищурившись, посмотрел на тот берег. – Все ждут наступления, а пока вяло палят друг в друга. Кажется, журналюги называют это “позиционные бои”.

– Ну тебя, Ники.

Сигаретой, зажатой в загорелых сильных пальцах, он показал куда-то вправо, в сторону лысых серебристо-бежевых гор:

– Там деревня, а за ней стрельбище, что ли. И военный лагерь. А во-он видишь, мазанка? В ней местный штаб.

– Откуда ты знаешь?!

Не глядя на нее, он сильно затянулся и уверенно по-мужски усмехнулся.

– Я здесь работаю, Оленька.

Ах, как самодовольно это прозвучало!..

Ветер приналег, разметал облако пыли, с ног до головы обдал их песком, и Ники моментально встал так, чтобы загородить Ольгу.

Очень здоровый, очень сильный, очень высокий молодой мужик, закрывающий ее от ветра, вот черт возьми!..

От невесть откуда взявшейся неловкости она отступила на шаг – словно затем, чтобы отряхнуть штанину от какой-то белой гадости, запорошившей ее. Наклонилась и долго отряхивала.

– Ну что там так долго?! Может, пойти поторопить их?

Ники промычал что-то, явно не соглашаясь. Он поворачивался так и эдак, прятал от ветра сигарету.

– Почему?..

– Потому что спорить с системой бессмысленно.

Все равно не победишь.

– Ники, ты философ?

– Не-ет! Я умница.

Из будки выскочил Халед и замахал руками – можно ехать, все в порядке.

– Давай, пошли, Ольга! Видишь, ветер какой, сейчас совсем темно станет, я снимать не смогу!

Он далеко швырнул окурок и почти побежал к машине – Ольга знала такое за ним. Он был абсолютно расслабленным, когда от него ничего не зависело или ему казалось, что не зависит, и моментально кидался в работу, как только было можно. Помимо всего прочего, он еще был вынослив, как индийский слон-тяжеловоз, и работать с ним непросто – он выматывал всех до последнего, но получал столько своего драгоценного видео, сколько ему требовалось, даже если корреспонденты при этом падали замертво от усталости.

За шлагбаумом некоторое время ехали в гору и, въехав в развалины, остановились.

Ники выскочил первым и потянул с заднего сиденья камеру.

Какие-то солдаты в пятнистой камуфляжной форме и высоких черных ботинках жались в “укрытии” – загородке, похожей на дачный сортир, из прутьев и циновок. Халед помахал им рукой, но они не ответили.

– Солдат – хорошо, – неожиданно объявил Халед и улыбнулся. – Талиб – плохо. Масуд – хорошо.

Ники уже снимал панораму, мелкие камушки с тихим шелестом осыпались из-под точно таких же черных военных ботинок, как у тех солдат, которые “хорошо”.

Ники переступал ногами, улегшись щекой на камеру.

– Ольга, давай из кадра! Попадаешь!

Она забежала ему за спину.

– Ники, сними землю!

– Зачем? – От объектива он так и не отрывался.

– Ну, посмотри.

Он довел до конца свою панораму, выключил камеру и посмотрел под ноги.

– Вот черт возьми.

Осколки античных амфор, гильзы от патронов, мелкие камни.

– А что тут такое было, блин?! Древняя Греция?!

– Сам ты Древняя Греция, Ники! Аль-Хануму две с половиной тысячи лет, тут Александр воевал!

– Македонский, что ли?

– Ну, конечно, какой же еще!

Ники, совершенно сраженный такой потрясающей новостью, снял с плеча камеру, присел и поковырялся в пыльных осколках.

– И чего, они все времен Александра Македонского, что ли?!

– Не знаю. Вряд ли.

Ники вытащил осколок и старательно потер его о штаны.

– Наверное, все-таки древние. А, Оль?

– Ты же здесь работаешь, – язвительно сказала Ольга. – И все знаешь!

– Ну-у, не все, конечно!

Он еще подобрал какие-то черепки, сунул в карман, плюхнулся на колени в пыль и пристроил на плечо камеру.

– Надо снять, – бормотал он, – значит, снимем.

Ольга отмахивалась от мух, которые начинали лезть со всех сторон, как только утихал ветер, и думала о том, что бы еще такого снять.

Вечная проблема на войне – нечего снимать!

Когда есть что – не разрешают. Когда разрешают – нечего. То-то им так подозрительно быстро выдали разрешение на съемку, знали, что показывать тут решительно нечего, – все те же пустынные горы, все тот же унылый до крайности пейзаж, все те же солдаты – “наши”, но как будто не “наши”.

Ольга шла по краю истекающего песком холма, пока Ники ползал на коленях, то так, то эдак прилаживая камеру.

Профессионал.

Ольга знала, что даже землю он может снять так, что все станут смотреть, разинув рты и не отрываясь от экрана. Именно ему принадлежал знаменитый план, обошедший все мировые новостные каналы, – один-единственный уцелевший на улице дом, уцелевший по-настоящему, как будто ничего вокруг него и не происходило, раскрашенный синими мусульманскими цветами, а вокруг конец света, катастрофа, бетонные завалы, ощерившиеся арматурой и битым стеклом. Мертвый солдат, далеко откинувший смуглую руку с автоматом, под самой стеной, а рядом с ним задумчивая чумазая девчонка – смотрит не отрываясь на черное пятно у него под головой.

Кажется, сиэнэновские комментаторы назвали этот план “символом войны”.