Барбара Майклз - Тени старого дома Страница 16

Наиболее логичным объяснением звуков, которые слышала Би, можно было отнести к игре ее воображения, когда самые обычные шумы кажутся зловещими и порочными звуками. Я не могла делать каких-либо заключений, пока сама их не услышу. Но не смогла бы сделать их и в противном случае. Если бы я что-нибудь услышала, то не побежала бы искать место, откуда я смогла бы шпионить за Кевином. Мне было бы неловко поступить так, но еще более неудобно я чувствовала бы себя в других вариантах. Открытие Би было подобно лучу солнца, освещающему темные углы, обнажающему истинные очертания предметов, прячущихся в тени.

Для меня было почти невозможно продолжать с Кевином работу над нашей книгой, являющейся в конце концов причиной моего пребывания здесь. У него всегда находились красивые извинения и ссылки на другие неотложные дела. Я твердила себе, что именно его нерасположение к работе мешает мне сосредоточиться. «Сейчас как-то нет настроения начинать работу», – как часто каждый из нас говорил эти слова, как часто я их говорила себе, продолжая убивать часы, предаваясь многочисленным соблазнительным развлечениям.

Кевин не работал над книгой, но он тратил очень много времени на другое исследование. И все, что он изучал, имело отношение к дому.

С моей стороны было бы глупостью говорить об этом с Би, свидетельствуя о драматических изменениях, происшедших с Кевином. Это было невинное увлечение, которое вполне можно было понять. Почему он, собственно, должен был заниматься скучной, тягостной работой, если он перестал нуждаться в деньгах? Почему нужно было сопротивляться очарованию красивого древнего дома и не интересоваться его историей? Но одной из существенных черт характера Кевина, которой я всегда восхищалась, была его честность по отношению к другим и к себе. Если он решил отказаться от планов, которые мы осуществляли уже почти год, он должен был сказать мне об этом прямо.

Кевин не казался мне сейчас таким же целеустремленным идеалистом, с каким я познакомилась восемнадцать месяцев назад на политическом митинге в университете. Это был случай, когда местный суд присяжных отпустил на свободу одного субъекта, который совершенно случайно, конечно, выстрелом убил молодого негра – друга его дочери. Кевин нечаянно сильно ударил меня по голове каким-то транспарантом и для того, чтобы загладить вину, предложил купить мне пива. Сидя за столом, намочив рукава своей выцветшей рубашки в луже, но не обращая на это внимания, он говорил без умолку. Сначала об этом случае, потом, выяснив, что мы коллеги – о своих идеях по созданию действительно хорошего, действительно полезного учебного пособия. Та сцена отпечаталась в моей памяти так же ясно, как фотография. Рядом с той фотографией я представила себе новую – сегодняшнего Кевина – загорелого, в белой тенниске или пьющего бренди в собственной библиотеке после обеда. Физически он выглядел на сто процентов предпочтительнее. Но я скучала по бледному, небрежно одетому человеку, чьи волосы всегда нуждались в стрижке и у чьих рубашек всегда не хватало пуговиц.

Было и другое обстоятельство, в котором я с трудом могла бы сознаться самой себе из-за боязни показаться глупой. До того как Джо оказался на моем пути, я начала думать, что Кевин мог бы проявить интерес и к другим моим достоинствам – не только к толковым мозгам. Думаю, не надо объяснять, что я не особенно уверена в своей физической привлекательности. Я была еще менее уверена в ней тогда, когда было так много других женщин, окружавших Кевина, – женщин с пышными красивыми волосами, совершенными белыми зубами и воздушными фигурами. Но теперь у меня было то преимущество, что мы были рядом. Почему бы не воспользоваться бильярдным столом или ковриком перед камином в библиотеке? Почему эта мысль не пришла ни мне, ни Кевину? Не вечно же быть праведниками.

Если продолжать мыслить в том же направлении, то скорее можно докопаться до правды. Хотя я уже сознавалась, что не знаю, существует ли такая вещь, как истина. Я знала, что что-то было ошибочным, но чувствовала это чисто инстинктивно, без участия разума. И в своем стремлении найти логическое оправдание моим тревогам, я избрала Кевина козлом отпущения.

Мы закончили переносить мои вещи, и мрачно выглядевшая Би пошла готовить сладости к чаю. Отец Стивен готовился отведать угощений – сэндвичи с водяным крессом, слегка покрытое глазурью домашнее печенье и ячменные лепешки со сгущенными топлеными сливками. Я решила, что присоединюсь к компании после плавания. Би готовила слишком вкусно, чтобы упустить такой случай.

Но перед тем как идти к бассейну, я вышла на балкон. Стоя у парапета с бойницами, доходящего до груди, я представляла себя знатной дамой, высматривающей из окна в башне, не возвращается ли ее возлюбленный из крестового похода или какого-нибудь другого романтического бесполезного предприятия. Солнце согревало мое лицо. Ароматный ветерок сдул пряди волос мне на щеки. Я почти могла почувствовать вес тех высоких изогнутых головных уборов, которые прижимали волосы к голове.

Уголком глаза я видела, что двери в комнату Кевина приоткрыты. Как бы случайно, я прошлась по балкону, высоко держа голову, удивляясь, как средневековые женщины удерживали свои огромные головные уборы oт падения. Неужели у них в шляпах были булавки?

Разыгрывание средневековой дамы было маленькой бесхитростной игрой, отвлекающей мои мысли от действительного намерения – вторгнуться в комнату Кевина в надежде найти разгадку того, что с ним творится. Я испытала нечто вроде шока, когда первой вещью, попавшейся мне на глаза, стал портрет средневековой дамы в платье с длинным стелющимся шлейфом и в изогнутом головном уборе.

Портрет, обрамленный уродливыми золотыми викторианскими завитушками, висел на стене слева от меня. Он был не очень большим, около двух футов в ширину и высоту, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что он очень плохо исполнен. Определенно это был малоценный родовой портрет XIV или XV века. Круглое лицо молодой женщины и мягкие складки ее платья меньше всего походили на строгий стиль средних веков. Скорее они напоминали работы Вильяма Морриса и Берн-Джонса, а также последний викторианский период с его интересом к псевдосредневековым предметам, сделавшимся популярными благодаря Вальтеру Скотту. Это произведение не было даже хорошей имитацией работ второстепенного художника. Это была явно работа неумелого любителя, возможно вельможного дилетанта из того неторопливого века.

Я все еще стояла во французских дверях, и стыдливость удерживала меня от того, чтобы пройти дальше. Как я и предполагала, осмотр комнаты не обнаружил ничего необычного. Возможно, если бы я обследовала выдвижные ящики и шкафы... При этой мысли мои щеки загорелись. Подобно крысе, я поспешно ретировалась.