Юлия Шилова - Мой грех, или История любви и ненависти Страница 16

– А может, ты просто меня подвозил до какого-нибудь населённого пункта?

– На таких машинах извозом не занимаются. Оля, ну сколько мы можем спорить? Садись в салон. Времени нет. Уже трасса вся загружена.

– Но там труп.

– Ты уже с одним трупом ехала и ничего, нормально себя чувствовала.

– Ты имеешь в виду «кролика»?

– Лёшку или «кролика», как ты его называешь. Надо же, погоняло ему придумала.

– Тот труп купался в джакузи, а этот в проходе лежит. Я боюсь.

– Кого?

– Я же тебе объясняю, кого. Мне как-то не хочется с трупом в одном салоне ехать.

– Ты боишься?

– Боюсь.

– А мне казалось, что ты вообще страха не знаешь. Вон как мужиков бутылками по голове бьёшь. Они даже очухаться не успевают, как ты их на тот свет отправляешь.

– Не смешно.

– А тут никому не до смеха. Иди в салон, я сказал!

Фил так рявкнул, что я, вздрогнув, мигом выскочила из водительской кабины. Заглянув в салон, я сморщилась, перешагнула через лежавшего в проходе лицом вниз водителя и села поближе к бару. Плеснув в стакан немного виски, чтобы унять нервную дрожь, я сделала несколько глотков и подумала, как же страшно мне теперь будет жить с сознанием того, что я убила человека...

Нужно будет постараться закрыть эту страницу, как прочитанную, нужно начать всё сначала. И стремиться не думать об этом и вспоминать как можно реже. Совсем забыть точно не получится, но можно попытаться не вспоминать. Главное, убедить себя, что всё в прошлом. Идти по жизни вперёд, не оглядываясь назад. Убила и убила, человека уже не вернёшь. А мне нужно продолжать жить...

В детстве я мечтала убить своего отчима-алкоголика, который всячески издевался над моей мамой; постоянно орал на нее матом и бил смертным боем. А один раз он напился, схватил на балконе топорик для разделки мяса и погнался за мамой. Она убежала на кухню и с криками о помощи залезла под кухонный стол. Я молнией бросилась к отчиму и, схватив стоящую на столе недопитую бутылку водки, что было силы ударила его по голове. Отчим вскрикнул и упал на пол. Мы с мамой перепугались и думали, что он умер.

Я хорошо помню тот момент, словно это случилось только что. Мама плакала, а я стояла, нахмурив брови, смотрела на лежащего отчима и думала – мне совершенно его не жалко. Так сильно я его ненавидела... Тогда я тихо радовалась тому, что его больше нет. Надеялась, наконец закончатся эти пьянки, скандалы на пустом месте, метание ножей в пьяном угаре в дверь ванной комнаты. Надеялась, что мои вечно испуганные глаза вдруг станут спокойными и счастливыми. А моя слабая здоровьем мамочка перестанет плакать и хвататься за сердце, говоря, как она ненавидит свою судьбу. Мне казалось, что, если рядом не будет отчима, она вновь полюбит жизнь и будет со мной радоваться приятным мелочам. Когда я просила ее выгнать отчима, мама говорила, что она его боится, что он никогда от нас не уйдёт и не оставит в покое, а даже если уйдёт, то обязательно вернётся и нас убьёт.

Так вот, когда мама увидела, как я ударила отчима бутылкой, она строго-настрого запретила мне кому-нибудь говорить, что это сделала я. Я хорошо помню, как она прижала меня к себе и сказала:

– Оленька, сейчас я пойду к участковому и скажу, что это я его убила. Ради меня, прошу тебя, не говори, что это сделала ты. Вполне возможно, что мамы рядом с тобой какое-то время не будет. Но я обещаю тебе, что постараюсь вернуться как можно быстрее. Ты должна всегда знать, что мама тебя очень сильно любит, тоскует, помнит и думает о тебе каждый день.

Мама заплакала, а я к ней прижалась и спросила испуганным, тонким голосом:

– А где ты будешь?

– Очень далеко. – Мама плакала и держалась за сердце.

– А мне можно с тобой?

– Туда детей не пускают.

– Почему?

– Потому что там свои законы.

– А как же я?

Мама погладила меня по голове, отбросила назад косички и с болью в голосе произнесла:

– А ты пока поживёшь у тёти Веры.

– Мама, но она же меня не любит. Она любит только своих детей. Ты же сама это знаешь.

Я помолчала и тут же добавила:

– Но ведь, если бы я не ударила его бутылкой по голове, он бы зарубил тебя топором. Я сделала что-то неправильно?

Мама не ответила на мой вопрос, а только прижала к себе, наклонилась и стала еще сильнее плакать, целуя меня. Когда она собралась в милицию, вопреки её воле я увязалась за ней. Помню, как мы зашли к участковому и мама сказала, что она убила своего мужа, который был пьян и хотел зарубить её топором. Ещё она сказала, что ни о чём не жалеет, потому что он превратил нашу жизнь в ад и достал хуже горькой редьки.

– Судите меня за этого пьяницу, – вытерла глаза носовым платком мама. – Только вот дочь мою мне безумно жаль. Никого у неё нет, кроме меня, а моей сестре она не нужна. У той свои дети.

При этом мама вновь прижала меня к себе и так горько заплакала, что у меня защемило сердце. Участковый не поверил тому, что сказала мама, и вместе с нами пошёл посмотреть на труп. Когда мы вернулись в квартиру, трупа уже не было.

– Ну и где труп? – Участковый смотрел на маму подозрительно и сурово, словно она решила сыграть с ним злую шутку.

– Убежал, – в один голос ответили мы.

Оказалось, что всё это время отчим просто был без сознания, и, пока мама ходила признаваться в убийстве, он пришёл в себя и ушел пить дальше. Правда, после этого случая он обходил меня стороной и даже не угрожал маме, а если и замахивался, то я сразу говорила ему, что убью. Как ни странно, но на него это действовало. Этот здоровый неотёсанный мужлан побаивался хрупкую, но смелую и дерзкую девочку с двумя косичками.

Хотя я и была ребёнком, отчётливо понимала, что если моей мамочке будет угрожать опасность, то я действительно запросто могу убить отчима. Моя ненависть к отчиму не была детской. Я знала, что, кроме меня, за маму некому заступиться, ведь милиция приедет слишком поздно. Я смотрела на свою запуганную, больную и высохшую маму, выглядящую много старше своих лет, и думала, что никогда такою не буду и ни за что не повторю её судьбу. Как можно пустить в свой дом мужчину и всю жизнь терпеть от него унижения и побои, говоря какую-то нелепую фразу:

– Видно, судьба у меня такая. Это мой крест.

Тогда я была слишком маленькой, чтобы убедить маму, что каждый человек сам строит свою судьбу и что лучше не надо никакого мужика в доме, чем жить с таким вот уродом и успокаивать себя только тем, что ты при муже. Я не понимала, про какой крест она говорит, и не могла ей сказать, что этот крест она сама же себе и придумала.

При воспоминаниях о маме на глаза набежали слёзы. Ведь во время моего детства почти не было центров для женщин, переживших домашнее насилие. По крайне мере, эта проблема не афишировалась и в прессе не поднималась. Да если даже и были такие центры, мама бы все равно туда никогда не пошла. За годы жизни с отчимом она стала бояться даже собственной тени и привыкла переживать беду и боль в одиночестве.