Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны Страница 16

Шли годы. Вековой лес не замечал и не считал их, как не считали их и все его дети. Только люди, отгородившись от леса бревенчатыми стенами своих городищ, пытались как-то отмечать облетевшие дни, весны, зимы, но часто сбивались и путались, потому что жизнь человеческая коротка, а случившееся при отцах или дедах мнилось такой немыслимой далью, что казалось глупым верить немногочисленным зарубкам.

Но годы все же шли. Ничего не менялось в черных хоромах. Все также хороводилась в них по ночам лесная нечисть, все также ворчала, убирая грязь и вынося объедки, старая ведьма.

Но незаметно для всех, как гриб красноголовик в лесной подстилке, подросла в темном углу, да на глухой опушке ведьмина дочь. Подросла, расцвела, и стала такой красавицей, что даже старая ведьма смотрела иногда с удивлением и не решалась больше тронуть ее, а только грозила издалека все той же суковатой палкой.

И как-то средь шумного пира, высоко подняв голову, прошла девушка по самому краю покоев, и вдруг замерли крики, смолкли вопли и стоны. И хоть не было на ней никаких украшений, и прикрывала ее только грубая холщовая рубаха, да густые, ниже пояса кудри, онемела нечисть лесная и водяная от такой невозможной, неправильной красоты, а потом заворчала, завизжала, застонала на разные голоса… И схватила хромая ведьма за руку свою дочь, подтолкнула ее в спину и шепнула:

– Беги! В лесу схоронись и до утра сюда не приходи!

Врана ничего не поняла, но мать послушалась, и больше на пирах не являлась…

Красоты своей она не знала, вечно хмурым и мрачным оставалось ее лицо, и вечно сведены были над тонким переносьем соболиные брови. По прежнему диким зверем рыскала она по лесу, бесстрашно взбиралась на самые верхушки вековых деревьев и часами качалась на тонких, грозивших обломиться ветвях. Или, сбросив рубаху, прямо с ветвей прыгала в пруд и долго, задержав дыхание, сидела на дне, широко раскрытыми глазами разглядывая суматошную водяную жизнь. А то, зажав в руке тлеющую головешку, цепляясь босыми ступнями, взбиралась на дупляные стволы и, засунув в древесную сердцевину тонкую смуглую руку, извлекала на свет душистые, сочащиеся темным медом соты.

Так текла ее жизнь, и она не знала ей края, не ведала ее цели и смысла. Старичок Ручейник, да незаметный, похожий на мшистый пенек лесовичок Онеша были ее единственными друзьями и собеседниками.

Люди редко заходили в лес. Собирали грибы и ягоды по закраинам да на старых вырубках, вязали хворост, торопясь уйти из леса до темноты. Дурной славой был славен лес, и лишь изредка залетали в него шальные охоты на пенных конях, со звонкими рогами. Возвращались иной раз с богатой добычей, и тогда долгими зимними вечерами, переиначивая и добавляя для красы, вспоминали и смаковали охотничьи подвиги, а то и терялись в лесных глубинках и закраинах, и тогда даже на погребальный костер нечего было положить неутешным родичам.

К людям, так походившим на нее, Врану не тянуло. Ей казалось, что она все знает про них. Иногда она выходила на окраину леса, к деревням, и наблюдала за людьми. Они целыми днями копались на своих клочках земли, ухаживали за скотиной, возились во дворах. Изредка собирались на улицах, пели, плясали, водили хороводы.

– Скучно у них, – думала Врана и только тоскливые, протяжные девичьи песни чем-то тревожили ее.

Как-то ранней осенью шли большие дожди и небывалый осенний паводок размыл-затопил прибрежную нору, укрывшуюся под корнями могучей старой ивы. Четверо большелобых сосунков-волчат жили в ней. Прислушиваясь к гулу дождя, они поднимали мягкие еще, бархатные уши и со страхом смотрели на воду, медленно, но неотвратимо вползавшую в их убежище. Загремел гром, полыхнула молния, завизжали от страха волчата, рванулись к выходу. Закружила, понесла их взбесившаяся река, заглушила их крики.

А далеко от реки, задыхаясь, сбивая лапы, бросив на бегу зайца-добычу, тенью неслась по грозовому лесу почуявшая беду мать-волчица. Тяжело поводя боками, клацая пастью взлетела на последний пригорок. И сразу же поняла: опоздала. Внизу кружил, ломал попавшие в него стволы и сучья мутный, безжалостный ко всему живому поток. Мать-волчица подняла к небу мокрую от дождя и слез морду и завыла, вторя реву ветра и шуму воды. И, уносимые течением, услышали ее плач два еще остававшихся в живых волчонка и ответили ей отчаянным, но никому уже не слышным визгом…

Врана сидела на берегу взбесившейся реки и кидала голыши в проплывавшие мимо бревна. Вдруг над водой показалась и снова скрылась чья-то голова. Не раздумывая, девушка выдрой скользнула в воду. Увертываясь от бревен и коряг, подплыла к тому месту, где видела звереныша, нырнула не закрывая глаз, подхватила холодный, обмякший комок…

Вернувшись домой, она обтерла волчонка тряпьем, насильно напоила горячим молоком и уложила на обрывок волчьей шкуры, поближе к очагу. Лишь после этого стащила мокрую рубаху и принялась сушить волосы.

– Что это ты еще за дрянь приволокла? – заворчала старая ведьма.

– Это мой волк, – ответила Врана, расчесывая волосы костяным гребнем.

– Хороший товарищ для тебя, – усмехнулась ведьма и больше ни о чем не расспрашивала девушку.

Белую оленуху изгнали из стада, когда она была совсем еще маленькой. Врана видела в этом не жестокость, а лишь справедливость.

– Тебя видно ночью, как огонь костра, – говорила девушка, лаская тощие бока белого олененка. – Твои сородичи не хотели рисковать жизнью других оленят и принесли тебя в жертву. Ты не должна гневаться на них.

Олененок слушал, прядая ушами и жадно подбирая губами куски ржаной лепешки, которую девушка крошила на ладонь.

Гораздо быстрее, чем подрастают и мужают человеческие дети, Белая Оленуха и Волк выросли в сильных и красивых зверей и повсюду ходили за Враной. Девушка разговаривала с ними и была уверена в том, что они понимают ее.

– Мы разные обликом, но одинаковые душой, – говорила она Ручейнику и Онеше, которые побаивались зубов Волка и копыт Оленухи. – Все мы дети этого леса.

Звуки рожков, крики людей, лай собак – все говорило о том, что в лес пришла большая охота. Волк ушел заблаговременно (иногда Вране казалось, что он чует охоты раньше, чем они начинаются). Девушка уже собралась было последовать его примеру, как вдруг до ее слуха донесся тревожный, призывный крик Белой Оленухи. Закрывая глаза от хлещущих по лицу ветвей, Врана побежала. И успела как раз вовремя. Ломая кусты, на поляну выскочила Белая Оленуха. В боку ее торчал обломок стрелы, на белоснежной шерсти расплывалось алое пятно.

«Рана не опасная, но бежать Оленуха не сможет,» – это Врана поняла сразу.

– Иди в кусты, – сказала девушка и осторожно подтолкнула дрожащего крупной дрожью зверя. – Ляг там и лежи тихо. Я все улажу.