Алла Полянская - Женщина с глазами кошки Страница 17

Мы обходим склон горы и видим внизу долину. Колышутся кроны деревьев, а между ними видны развалины и белый купол храма, стоящего посреди мертвого города, такой огромный, что как будто подпирает небо. Я как-то видела собор Святого Петра в Риме, так вот это строение почти такое же громадное. И город вокруг храма был построен из такого же белого камня. Он неплохо сохранился и совсем не зарос — отсюда видны улицы, вымощенные камнем, разбитые колонны, странной формы дома. Вид потрясающий!

Я всегда любила развалины. Даже когда-то мечтала учиться на археолога, но тетя Роза убедила меня, что развалин и старых кладов осталось мало, на меня их может не хватить, да и искать их — сплошная морока. А больных везде полно, они сами будут искать меня. Тетя Роза была права, как всегда, но тяга к древностям у меня осталась.

— Ну, и что это такое? — Я просто подпрыгиваю от радости и предвкушения.

— Понятия не имею, — Луис растерян и удивлен. — Даже не представлял, что здесь может такое быть. Ничего подобного здесь в принципе не должно быть, чтоб вы знали. Просто не верю своим глазам.

— Идемте туда! Сейчас же, немедленно! — Моя душа рвется в развалины.

— Посещение руин может оказаться опасным. — Краузе устало облокотился на валун. — Кто знает, что там может быть. Дикари, например…

— Самые большие дикари — так называемые цивилизованные люди, можешь мне поверить. А потому лично я пойду туда, с вами или без вас.

— Мы все туда пойдем. — Луис поднимает рюкзак Эда. — Мы же себе никогда не простим, если не поглядим, что там такое.

Он прав. Если я сейчас отступлю, эти развалины будут сниться мне всю жизнь. Я буду ходить вокруг них в своих снах, разыскивая дорогу туда, — и не найду никогда, если не найду сейчас, наяву. Уж я-то себя хорошо знаю! Я редко отказываю себе, потому что сила моих нереализованных мечтаний и желаний меня же потом и уничтожает. Как тогда, с куклой. Бедная тетя Роза намаялась со мной…

Мы спускаемся по каменистому склону. Я вспоминаю все фильмы, которые смотрела на подобную тематику, особенно про Индиану Джонса, и думаю, что там, возможно, нас ждут какие-то тайны, сокровища и неизвестные науке рисунки. Может, это станция пришельцев? Или… Да что угодно там может быть! И я на все согласна. Ну — почти на все.

С того места, откуда мы увидели город, казалось, что он рядом. Но прошло добрых полчаса, пока мы дошли до разрушившихся стен и прошли в ворота, верхняя часть проема которых так высоко, что приходится задирать голову.

Улица, на которой мы оказались, вымощена плотно пригнанными друг к другу белыми плитами. И такие же белые дома — некоторые совсем разрушились, но большая часть уцелела. Их стены расписаны жуткого вида картинками и украшены отталкивающими барельефами и узорами, на которые совсем не хочется смотреть, но глаза сами смотрят, хочешь или нет, и в голове нарастает странный гул. Я смотрю на своих спутников — нет, похоже, те ничего такого не чувствуют, значит, мне одной так повезло.

— Думаю, город строили не инки, такая архитектура совершенно для них не характерна. — Луис внимательно рассматривает колонны. — Причем он превратился в руины задолго до прихода конкистадоров. Интересно, чрезвычайно интересно…

— Откуда ты все это знаешь?

— Так случилось, что я преподаю историю и этнографию в Национальном университете — в свободное от приключений время.

Эд молча сопит. Он совершенно не рад нашей эскападе. Все-таки нет в примерных мальчиках тяги к авантюрам, интерес к миру у них только в связи с рабочей необходимостью.

— Вот как! Знаешь, а наука часто садится в лужу, когда речь идет о старых развалинах. Должна сказать, этот город был как минимум неприятным. Может, как раз конкистадоры, бравые парни, охочие до безнаказанной резни и золота, с ним управились?

— Нет. — Луис ощупывает барельефы, как слепой. — Город пришел в упадок задолго до прихода испанцев. Вот, посмотри, здесь изображения богов, но это не инкская манера, не их пантеон. Хм, какой-то неизвестный культ…

— Ну и уродов тут понарисовали!

Изображения поражают уродством и одновременно мастерством исполнения. Нет, даже не так. От них веет злом, намного большим, чем может вынести человек. Словно на стенах домов увековечили все самое ужасное, что только могло существовать во Вселенной от начала времен. Они как будто существуют вне стен — пустые глаза, щупальца, клешни, змеиные жала в оскаленных пастях каких-то непонятных существ, которых нельзя придумать, не нанюхавшись предварительно кокаина. Потому что представить, что рисунки делались с натуры, вообще немыслимо, рассудок отказывает. В голове гул и бой барабанов, отблески костров и крики… И передо мной уже не рисунки — живые твари смотрят на меня, и в их глазах рождается вихрь, который затягивает, а крики становятся совсем уж нечеловеческими, в них слышен ритм, но очень странный, и я…

— Тори!

Похоже, я схожу с ума — галлюцинации просто так не начинаются. Вихрь, захвативший меня, полон звуков, которые пугают, и меня словно бы и нет уже, моя душа летит в этом вихре…

— Тори!

Я с трудом выныриваю из потока звуков и образов. Голова гудит, как колокол, перед глазами плывут темные пятна. Очень хочется пить.

— Тори, что с тобой? — В голосе Эда звучит испуг. — Смотри на меня, оставайся со мной!

Холодная вода льется мне на голову — Луис откуда-то добыл такую роскошь. Я беру у него из рук флягу и делаю глоток.

— А сейчас ты выпьешь бренди. — Луис достает кружку, разводит напиток водой. — Не надо делать такое лицо! Выпей!

Я терпеть не могу спиртное, оно мне вредит, но сейчас покорно выпиваю, и в голове проясняется.

— Тори, как ты? — Луис обеспокоенно смотрит на меня. — У тебя что-то болит?

Нет, у меня ничего не болит. Но объяснить им, что случилось, я не могу — потому что и сама не знаю. Просто эти рисунки… словно живые. Как будто изображенные на них твари проникают в голову, и ты начинаешь видеть то, что видели они, и… Не знаю, возможно, я сошла с ума.

— Барельефы выполнены с применением определенной технологии, действующей на подсознание, — задумчиво произносит Луис и тоже делает глоток. Затем передает кружку Эду. — Ты женщина, а значит, у тебя более восприимчивая психика. И сейчас я задаю себе вопрос: каким образом психотехнологии в изобразительном искусстве вкупе с манерой трехмерного письма, изобретенные буквально в последнее десятилетие, стали известны людям, жившим здесь несколько тысяч лет назад?

— Неважно. Может, картинки вовсе не люди рисовали — потому что там есть что-то… нечеловеческое.