Галина Романова - Завтра не наступит никогда Страница 17

Нашел, отмыл, накормил, снял комнату в коммуналке. Даже будто выкупить ее решил. Да хозяин не захотел.

Сашка теперь часто к ней заходил. Все что-нибудь тащил. То куртку новую с вьетнамского рынка, то туфли оттуда же. Продукты таскал еще. Садился напротив и плакал, как женщина. Все-то ему хотелось, чтобы Софья его пожалела.

Она гладила его по голове, как вот Машку теперь Гаврилову. Уговаривала и даже головой сочувственно покачивала время от времени, но жалеть по-настоящему не могла.

– Давай чаю попьем. Мне тут Сашка баранок приволок мешок целый. Говорю, куда мне столько-то, а он говорит, соседей угостишь. Вам тут небось весело. Столько народу! А я, мол, один там в этих страшных стенах. Стены, они… Они, Машка, и правда могут быть страшными. Они ведь и задушить могут!

– Хороший он, твой Сашка, – всхлипнула Маша, вытирая пояском серого халата вспухшие от слез глаза. – Заботится вон о тебе. И родители есть, а он к тебе ходит. Не бросает тебя.

– Родители-то его поедом едят, а я слушаю, – ухмыльнулась догадливо Соня. – Они жизни учат, а я просто слушаю.

– Не учишь?

– А чему я его научить могу, Машка? Чему?! Как страдать? Как от горя умирать день за днем, год за годом? Так он это умеет. А всего остального я и сама не умею. Теперь уж и не научусь.

Соня махнула рукой и пошла к своему столу в огромной кухне чай заваривать.

Делала она это с удовольствием, неторопливо. Вообще, как поселилась в комнате с видом на центральную улицу, снятую для нее Сашкой, Софья много чего делала с удовольствием.

Постель заправлять любила. Шторы задвигать на ночь, включать маленький светильник в изголовье, брать прессу пожелтее и читать всякую дрянь про именитых людей. Не верила, посмеивалась, откладывала потом газету и тянулась к выключателю. Еще пол мыла каждый день в своей комнате и старенький коврик мела с удовольствием. Цветами уставила весь подоконник. Поливала их, разговаривала с ними.

Чаевничать полюбила, заваривая чай и настаивая его подолгу. Разного варенья к чаю подавала, которое варить тоже полюбила.

– Ты варенье, Маш, какое будешь?

Соня поочередно покрутила толстыми пальцами четыре банки с наклейками из медицинского пластыря, на которых своим ровным детским почерком делала надписи.

– Мне все равно, Сонь, все равно. Я не хочу без него ничего, понимаешь!!! – Маша ухватилась за халат на груди и потрясла им. – Я все отдать готова, лишь бы он рядом был со мной.

– Что ты отдать можешь, детка? – вздохнула Соня, накладывая по своему усмотрению варенья из малины в вазочку. – У тебя ведь ничего нет.

– Как же нет?! Как же нет, Соня?! А любовь! Моя любовь! Ее ведь никто не заменит. Как ты не поймешь!

Она уронила руки на коленки, плечи ее начали вздрагивать.

Не думала Маша Гаврилова, что ее становление на путь истинный будет таким долгим, мучительным и болезненным. Представить себе не могла, что, распахнув трезвые глаза, ничего, кроме пустоты, вокруг себя не увидит. И тут еще эта мерзкая Марго!

– Вот скажи, Соня, за что она меня так? Что я ей сделала? Даже не встречались с ней почти, а она так со мной обошлась. За что?!

– Да ни за что! Дурочка ты, Машка, – снова погладила ее по голове Соня и, подхватив под руку, поволокла в свой угол чай пить. – Она же просто развлекается, когда кому-то больно. Ей как бальзам на ее гадкую душу слезы твои. Может… Может, приревновала когда… Ты же пока не пила, интересная была. Глазищи большие, серые… Цвет такой шальной.

– Какой-какой? – удивилась Маша, потрогав веки.

– Шальной. И волосы им в цвет. И белокожая такая, нежная вся. Это потом, когда уж пить начала, ты на мешок серый стала похожа. Одежду всю пропила, волосы мыть перестала. Глаза в прожилках красных.

– Хватит! – прикрикнула Маша и поморщилась.

Вспоминать о своем долговременном алкогольном загуле она не хотела. Мерзко было и зловонно, будто кто ее в мешок с перегнившей картошкой лицом совал.

– Сейчас выравниваешься, – тут же перешла на похвалу Соня. – Молодец. Что с работой у тебя?

– Да стою на рынке на лотке, когда позовут, – вздохнула Маша. – За каждый выход деньги дают наличными. Много ли мне одной надо?!

– Почему ты одна? – удивилась Соня, сдавила баранку в крепкой руке, разбив ее на четвертушки, потрясла ладонью, скидывая крошки, и отправила в рот. – Заладила: одна она и одна! Гаврюха твой жив, здоров, сыт, одет и обут. Да, не с тобой сейчас. Так сама виновата… Не надо было языком вообще болтать, раз такая стервь рядом живет. Пригрозила же она тебе?..

– Соня! – ахнула Маша, тут же вспомнив. – Что я натворила!

– Что?!

– Я ведь тут Марго этой расправой пригрозила. Да при свидетелях!

– Да ты что?!

– Да! Она привела парня молодого, как всегда, красивого. А я только из ванной вышла. Она прямо в коридоре вцепилась в меня и начала при нем оскорблять.

– Дела какие! – фыркнула Соня. – Она ко всем цепляется. Что же ей теперь каждый раз грозить?!

– Я терпела, пока она Гаврюшки не коснулась, – начала оправдываться Маша. – А как только Марго сказала про него, я…

– Что ты?

– Я не выдержала и сказала, что она скоро сдохнет. Прямо при свидетеле сказала. При парне этом. Вот такие дела! Но ты же знаешь, Соня, что я не смогу! Я же никогда!..

Соня Миндалина опасливо отпрянула.

Нет, она точно ничего такого не хочет. Ни бесед на такие опасные темы вести не хочет. Ничего подтверждать или опровергать тоже не хочет. Ей это не нужно вовсе. Лишним для нее это было.

Ее молодой бывший сосед Сашка, сам того не ведая, своим мошенничеством помог ей не только прийти в себя, но заново полюбить всякие разные простые вещи, в которых раньше она никакого упоения не находила.

Достает из шкафа чистый пододеяльник, вдыхает аромат морозной свежести, исходящий от старенького ситца, и радуется. Она ведь долго спала в телогрейках и штанах под трубами подвальными, умывалась водой из лужи порой. Подбирала остатки недоеденных беляшей из урн, доедала из тарелок в открытых кафе. И вши у нее были, и чесотка. И в обезьянник ее бросали, когда у милиции рейд был по отлову бомжей. Потом их, правда, отпускали, кому они нужны, но в спину дубинками получала Соня Миндалина, и не раз.

Да, она теперь способна прочувствовать, оценить и заново полюбить все мирские удобства. Горячая вода из крана течет, пускай к ней очередь из соседей, но ведь она кончается. Газ вспыхивает, как только к нему спичку поднесешь, и супчик сготовить можно, и котлетку поджарить, и варенье сварить. И одежда чистая у нее теперь всегда, пускай и не модная. Она сто лет ведь ничего себе не покупала, старое донашивает, а то, что Сашка таскает ей с вьетнамского рынка, Соня потихоньку продает. Продает, а денежку складывает. И это душу греет, как батареи центрального отопления зимой. Она не поленилась, прошлым летом покрасила их в нежно-голубой цвет. Вся ржавчина закрылась, и Соня теперь в особо холодные вечера греет возле них спину без опаски. Хоть в комнате и теплым-тепло, она все равно спиной о батарею трется. Будто кошка нежится от уюта, который вдруг стал так любим и необходим ей.