Иден Дороти - Жемчужная нить Страница 17

Крессида принялась перелистывать дневник, решив более тщательно просмотреть его. Почему в середине прерывалась нумерация страниц? На одной странице последняя запись датировалась третьим апреля, а на следующей стояло десятое июля. Целых три месяца! Что произошло за это время? Какие откровения Люси хранили эти страницы? Кто посчитал за лучшее их уничтожить?

Крессида, дрожа от волнения, ринулась было к Арабии, но передумала. Она отчетливо представила отчужденный взгляд Арабии, ее высокомерный тон: «Неужели вы думаете, я могла бы уничтожить что-то, написанное моей дорогой девочкой? Знаете ли вы, чего мне стоило перенести безрадостные дни после ее смерти, найти в себе силы жить?»

Не хватало страниц дневника и не хватало могилы. Интуиция подсказывала Крессиде, что она на верном пути. Девушка начала лихорадочно выдвигать ящики комода: перчатки, чулки, носовые платки, шелковое белье. Где-то среди вещей Люси должен быть ключ к разгадке событий тех трех месяцев.

Тяжелый сладкий аромат роз наполнял комнату. Дом Дракона погрузился в абсолютную тишину.

В самом нижнем ящике Крессида нашла письмо. «Дорогой, дорогой, дорогой…» И дальше ни слова.

Крессида лихорадочно рылась в глубине ящика. Ее пальцы коснулись чего-то мягкого. Это оказался вязаный носочек для младенца.

Крессида больше не могла оставаться здесь, ей стало жутко в комнате загадочной Люси. Крессида хотела знать правду. Арабиа единственный человек, который может сказать эту правду.

Схватив вязаный носочек, девушка помчалась вниз по лестнице и постучала в дверь Арабии.

— Это вы, Крессида? — донеслось из апартаментов хозяйки. — Я уже легла, но входите, дорогая, поцелуйте меня и пожелайте спокойной ночи. Это очень мило, что вы вспомнили обо мне.

Сидящая в большой кровати под балдахином, Арабиа выглядела слабой и беззащитной.

Действительно ли эта женщина нежна и беспомощна, как сейчас, или она превосходная актриса? Подумала Крессида, доставая детский носочек и чувствуя себя распоследней дрянью.

— Я нашла эту вещь в комнате Люси.

Было ли во взгляде Арабии нечто большее, чем вежливая улыбка?

— Каждая вещь Люси имеет свою историю.

— И эта? — мрачно осведомилась Крессида, выразительно помахивая миниатюрным предметом. — Это носочек для младенца.

Тяжелые веки Арабии опустились на усталые глаза. Старое лицо стало замкнутым, сморщилось и потемнело.

— Должно быть, Люси вязала его для одной из приятельниц, — деланно равнодушно произнесла наконец Арабиа. — Она очень хорошо вязала. Я даже удивлялась, откуда у нее талант к рукоделию? Я, например…

Крессида бестактно перебила ее на середине фразы.

— Арабиа, почему вы лжете? Вы очень добрая и ласковая, и я ценю это, но не выношу, когда мне лгут, тем более без всякой необходимости. Люси ничего не значит для меня. Я никогда ее не знала, и она умерла около двадцати лет назад. Меня не должно касаться, вязала она этот носочек для собственного малыша или для ребенка приятельницы. Но вы все время сравниваете меня с Люси, и в таком случае я должна знать правду. Ваше поведение не только заставляет меня думать, что я одурачена, я теряю симпатию к вам!

Веки старой леди мгновенно поднялись, глаза стали темными и испуганными. Не было сомнения, что она на грани срыва. В эту минуту она сменила роль убитой горем матери на роль испуганной старухи.

— Этот носочек предназначался ребенку Люси, не правда ли? — настойчиво спросила Крессида.

— Я… не знаю.

Крессида начала терять терпение. Даже без только что сделанных находок она уже начала подозревать, что Люси кого-то звала на помощь, что-то угнетало и мучило ее.

— Арабиа, — Крессида старалась говорить вежливо, — вы должны знать. Люси ждала ребенка?

— О нет, нет! — вскрикнула Арабиа, закрывая лицо руками.

Крессиде показалось, что в этот момент старая леди не играла, так что появилась возможность узнать в конце концов правду. Крессида продолжила свой допрос:

— Арабиа, Люси действительно умерла?

Арабиа очнулась. Она резко выпрямилась, глаза вспыхнули, лицо исказила страдальческая гримаса.

— Как вы посмели предположить, что я лгала о величайшем горе в моей жизни?! — Потом маска убитой горем матери исчезла с лица старой леди, и она откинулась на подушки. Губы ее дрожали. — Простите меня, дорогая. Вы молоды, бесхитростны… И к тому же нежная и хорошенькая, как Люси. Привечая вас, я хотела возвратить себе Люси в вашем обличии…

Сейчас она снова играла какую-то роль. Крессида чувствовала это, ей казалось, что Арабиа пытается скрыть страх.

— Арабиа, — нежно сказала Крессида, — вы вырвали из дневника Люси страницы за три месяца, чтобы уничтожить упоминания о ребенке?

— Вы замечаете слишком многое, — прошептала старая леди.

— Потому что Люси не была замужем? Но почему Ларри не женился на ней? Или… — Крессиду внезапно озарило, — это был ребенок не от Ларри?

— Если бы мой план сработал… — шептала Арабиа. Она начала заламывать руки. Слезы покатились из ее блестящих глаз. — Это моя вина! Я уговорила ее рискнуть. Я! — Ее голос обрел трагизм, которому позавидовала бы Сара Бернар. — Я убила ее!

Драма превращалась в фарс — безмолвная комната Люси, свежие цветы, заботливо хранимые вещи… Стало ясно, почему все это существует, почему Арабиа без конца говорит о любимой невинной дочери и почему так тепло приняла Крессиду в своем доме. В течение долгих лет она страдала от комплекса вины. Память о Люси — единственный путь к искуплению греха.

Крессида почувствовала прилив жалости к немолодой одинокой женщине, которая храбро боролась за жизнь, оставаясь наедине с ночными кошмарами. Крессида обняла хрупкие плечи несчастной старухи и нежно сказала:

— Пожалуйста, не надо так страдать. Не надо грустить. Все произошло давно. А сейчас я здесь, и больше не боюсь Люси.

— Слишком молода, чтобы умереть… — пробормотала Арабиа. Она как-то обмякла, глаза были сухими, и старая леди уже не отводила взгляд.

Крессида узнала правду и больше не опасалась Арабии.

9

Теперь многое прояснилось. Крессиду не беспокоило, что история Люси оказалась довольно неприглядной. Люси приобрела очертания живого человека, а не невинного безгрешного ангела, что почему-то пугало Крессиду. Девушке даже стало немного грустно, что тайна разрешилась так легко, — в ней проснулся писательский азарт. Теперь ей стала понятна эксцентричность Арабии: Крессида не отказалась от своей идеи написать историю жизни Люси, но сейчас Люси была уже не выдуманным, а реальным человеком, познавшим муки любви.