Антон Леонтьев - Хозяйка Изумрудного города Страница 2

Они всегда были соперницами. Хотя какая для нее Евгения соперница — полноватая в юности, она к концу третьего десятка превратилась в рыхлую, толстую бабу. Узкие глазки, плохая кожа. Никто не спорит, у нее есть ум, но ум — это то, что мужчины предпочитают не замечать у женщины.

Евгения, одетая наверняка у лучшего портного, в модном костюме, мехах и шляпке, выглядело убого.

Надежда, облаченная в старое замызганное платье, смотрелась великолепно. Евгения закусила губу. Она всегда и во всем проигрывала сестре. С самого начала…

Они когда-то обожали друг друга, но постепенно любовь перешла в откровенную вражду и ненависть. Она смогла бы простить Надежде многое — любовь отца, которая доставалась целиком ей, веселые праздники, которых сама Евгения была лишена, успех у мужчин.

Она не простит ей смерть Сергея. Та украла у нее мужа, убила его. И вот она сама пришла к ней, чтобы лишить ее жизни.

— Ну что же, проходи, — сказала Надежда и скрылась в единственной жилой комнате крошечной меблированной квартирки, которая служила ей одновременно спальней, столовой и ванной.

Они находились в Гамбурге, на Рипербане, в районе «красных фонарей». Завершался сентябрь 1923 года…

Не ожидая подобной реакции, Евгения покорно проследовала за Надеждой. Даже сейчас, в такой ответственный момент, она не может решиться на серьезный шаг. Надежда не воспринимает ее всерьез.

Комната, в которой обитала Надежда, была обставлена более чем скромно: старая мебель, вместо кровати — заплатанный матрас, на кособоком деревянном столе — остатки скудного ужина. И тем не менее…

И тем не менее Надежда выглядела как королева в изгнании — прозрачная кожа (от недоедания) была тем недостижимым идеалом, к которому Евгения стремилась, посещая лучших косметологов и врачей. Тонкая фигура (от двухразового питания) поражала совершенными пропорциями, лучистые глаза… Она не только не растеряла красоту, но и приумножила ее.

— Извини, что не могу предложить тебе ничего перекусить, — сказала Надежда, в упор рассматривая сестру, которая, переминаясь с ноги на ногу, походила на карикатуру в сатирическом журнале — слишком большая, слишком нелепая, слишком некрасивая. — Мы питаемся максимум два раза в день, — продолжила Надежда. — Но в самом скором времени, я знаю, это изменится.

— О да, — произнесла Евгения, прижимая к груди сумочку из крокодиловой кожи. — Я обещаю тебе, дорогая сестра, что все изменится…

— Как я поняла, ты пришла вовсе не затем, чтобы предложить нам помощь, — словно не замечая сестры, говорила Надежда. — Ты собираешься убить меня? И ты, Женя, думаешь, что это поможет? Это воскресит Сергея, сделает тебя счастливой?

Евгения много раз на протяжении мучительно-долгих для нее лет, которые прошли после смерти Сергея, задавалась этим вопросом, и каждый раз ответ звучал одинаково — прошлого не вернуть. Но именно Надежда была виновна в его смерти, такой нелепой и такой страшной. Она отняла у нее Сергея дважды —. первый раз, когда стала его любовницей, любовницей мужа собственной сестры, и второй раз, когда толкнула его в бездонную пропасть смерти.

— Ну что же, приступай, сестра. — Надежда чиркнула серной спичкой. Тонкий огонек, зашипев, взвился на дешевой папиросе. Надежда с наслаждением затянулась.

Евгения столько раз проигрывала в воображении этот момент — она наконец-то найдет Надежду и отомстит ей за все — за унижение, за растоптанную любовь, за погасшие чувства и убитого по ее вине мужа. Каждый раз она выходила победительницей из схватки с сестрой. Но это были всего лишь мечты. Мечты, которые никогда не сбываются.

И вот — она стоит напротив Надежды, которая сидит на стуле, купленном на блошином рынке. Но сколько очарования, сколько самоуверенности, как будто Надежда, облаченная в шикарное бальное платье, находится во дворце, на обитом малиновым бархатом позолоченном пуфе, а ее окружают многочисленные воздыхатели. Так было когда-то.

Совсем недавно… До переворота, который разрушил их устоявшуюся жизнь. Но ведь их жизнь была разрушена еще раньше, до того, как отрекся император, до того, как к управлению пришла новая власть.

Они сами разрушили свою жизнь. Они вместе — Евгения и Надежда.

А что на самом деле? Надежда живет в бедном квартале Гамбурга, около самого порта, рядом с притонами проституток и прочего человеческого отребья.

— Ну что же ты медлишь, Женя? — произнесла Надежда, медленно смакуя папиросу. Ей приходилось курить непомерную мерзость, но на большее не было денег.

Евгения, приободренная словами сестры, не замечая ее издевательского тона, распахнула сумочку. Руки предательски дрожали, она ужасно волновалась, слезы застилали глаза. Она ведь любит Надежду, несмотря ни на что, она ее любит. Она — ее единственная сестра. Больше у нее никого нет.

Петербург, шикарный особняк на Фонтанке, старая верная Ляша, их горничная, ставшая членом семьи — все это осталось в прошлом. В далеком прошлом, в которое нельзя вернуться.

Перед ними расстилалась неизвестность, помноженная на бесконечность. Евгения уронила сумочку, револьвер вылетел на грязный пол. Она приобрела его давно, обменяв мешок муки на оружие. В то время на юге России это значило очень много. Она купила его, чтобы убить Надежду. Эта мысль преследовала ее с того самого момента, как она узнала о гибели Сергея.

Схватив револьвер, Евгения выпрямилась. Надежда в вольготной позе сидела перед ней. Она ничего не боится, как будто не воспринимает угрозу всерьез. Евгения поразилась: она пришла, чтобы убить ее, а та даже не шелохнется, чтобы защититься.

— Ты хоть очки поправь, — произнесла Надежда.

Евгения вспыхнула, сестра всегда отпускала шутки насчет ее близорукости и очков с толстенными стеклами, которые она была вынуждена носить с самого детства.

— Вдруг промахнешься, когда будешь меня убивать.

— Ты думаешь, у меня не хватит смелости, — убеждая в первую очередь саму себя, произнесла внезапно севшим голосом Евгения. — Я умею стрелять, я…

— Охотно верю, — сказала Надежда и поправила прическу. — У меня будет последнее слово, Женя, или ты разнесешь мою голову вдребезги сию секунду?

С улицы доносились крики, ругань, треньканье трамвая, гудки пароходов. Огромный город жил своей жизнью, не замечая миллионов трагедий, которые ежесекундно происходили в душе почти каждого из его обитателей.

— Говори, — сказала Евгения, чувствуя, что ненависть, которую она питала к Надежде, испарилась. Она не сможет нажать на курок, как бы этого ни хотелось. Она слишком слабая, изнеженная, мягкотелая. И Надежда это знала. Ей самой не составляло труда убить человека, она это и сделала на глазах Евгении в далеком восемнадцатом.