Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке Страница 2

Вера отрицательно покачала головой, вернула браслет и отошла к прилавку, заваленному рамками с фото, открытками, альбомами. Хозяйка прилавка — грузная круглощекая тетка, отличающаяся от наших деревенских толстух спортивной стрижкой и блузоном авангардной расцветки, обольщала солидного покупателя:

— Это же 19 век, мсье! Такие веселенькие рисунки. Вон сидят, голубки, прижавшись, у нее, сами видите, пеньюарчик — чистый газ, а за ширмой муж глазища таращит! Конфуз, ничего не скажешь! На это гравюрке вообще — сплошной гламур! Кавалер — молоденький пострел, заглядывает даме под юбку. Солидной, я вам скажу, дамочке, в телесах. Ишь как распалился, бесстыдник! А как же — ножку увидал! Тогда это, знаете ли, считалось весьма фривольным. Галантность нравов… Нет, на выбор не продаю. Что вы! Разбивать коллекцию. Берите весь альбом.

Налетевшая туча вмиг спрятала солнце и посыпала частым дождем.

Солидный покупатель, интересовавшийся альбомом, поспешил открыть зонт, толкнул Веру, задержавшуюся под навесом, при этом буркнул лишь невнятное «пардон…» Но если бы даже мсье рассыпался в самых изысканных извинениях, Вера не услышала ни слова.

Она стояла под дождем, не замечая, как стекают по волосам капли, падают с длинной светлой челки прямо на кончик носа. Новенькие босоножки мокли в луже, больше смахивая на затопленные суда, чем на модельную обувь. Но и этого не замечала остолбеневшая дама. Словно загипнотизированная, она смотрела на портрет, выставленный на прилавке толстухи. Овальная деревянная рама мягко окантовывала старое фото, словно оберегая от ярких красок дня теплую коричневую гамму, переливы теней, игру световых пятен на мерцающем фоне. Лицо молодой женщины из давних дней озаряло рыночную суету сияющей радостью. А глаза смотрели на Веру с улыбкой старой знакомой и будто говорили: «Привет! Вот мы и встретились с тобой, дорогая»…

— Дама с челкой! Вы же вся промокните! — окликнула Веру толстуха. — Идите сюда, под мой навес. Вон как полило! Сегодня уже третий раз товар мочит. Не завидую парням в бархатных креслах. Развалились на площади, словно в салоне — здесь им не Африка… А этим, что дождь, что снег. Глядите, целым табуном скачут! — Торговка хмуро разглядывала вереницу кришнаитов в оранжевых балахонах. Пританцовывая, звеня колокольчиками и напевая «Харе, Кришна, Харе, Рама!» они тянулись между рядов. — Весело живут, пташки небесные. А чего здесь надрываться, если тебя другая жизнь ожидает. Да идите, идите сюда, вон сухого места полно, — снова окликнула Веру сердобольная женщина.

— Спасибо. Я засмотрелась, — Вера подошла к прилавку, стряхивая с волос воду.

— Ясное дело, — с пониманием кивнула толстуха, — Она влюблена, эта бедняжка на фото. Безумно влюблена. Сразу видно. Я иногда думаю, разве это так заметно, когда мы теряем голову? И разве наши маленькие безумства стоят всех бед?

— Бед? Вы знаете эту женщину? Фото старое. Наверно, она уже бабушка.

— Она плохо кончила, это точно. Подробнее не скажу — врать не стану. Я ведь перекупаю товар у разных людей. На рю де Валлен — это совсем рядом с центром, у меня антикварный магазинчик. Спросите «Пыль веков» мадам Переньи — все знают. А насчет возраста дамочки я вам сейчас точно скажу — здесь была дата… — Она перевернула портрет. — Вот, смотрите, печать «Мастерская Мишеля Тисо». И дата — май 1944.

— Даже моей мамы еще на свете не было… А кажется… Кажется, что мы где-то встречались.

— Так частенько бывает, особенно когда работаешь со старьем — глядишь на какую-то вещицу, как на давнюю знакомую. Вроде виделись, а где и как — не вспомнить. Жизнь-то позади большая. Это я не про вас, само собой.

— Мне приходится иметь дело с вещами, имевшими большую судьбу… — Вера смотрела на выставленные безделушки. — И каждая помнит свою историю… Иногда так хочется, чтобы они заговорили. Но они молчат. Вот как этот фарфоровый Пьеро или девушка на портрете. Правда, я работаю с предметами неразговорчивыми — со шкафами и сундуками. Снимаю старую краску и разрисовываю их в духе примитивных картинок позапрошлого века.

— Это сейчас хорошо идет. Вы художница, я сразу поняла. Юбка из ручного батика и пальчики не холеные.

Вера машинально спрятала руки:

— Маникюр отсутствует. А пластиковые ногти я носить не умею… — она снова посмотрела на портрет. — У нее цветок в волосах. Это дикая роза. Знаете, такие белые, пахучие, а листва мелкая, темная, глянцевая. И на кусте всегда масса бутонов и пчел…

— Господи, даже розу разглядели! А знаете, что я вам скажу… Ой, да присмотритесь сами — вы ж с нею — одно лицо! Конечно, прическа не та, глаза… другое выражение. Но вообще… Прямо удивительно даже!

— Хороший портрет. Я бы его купила.

— Фото само по себе — вещь стоящая. Но главное — рамка. Нюхайте — настоящий сандал. Пол века прошло — а он пахнет. И какая дивная работа. Похоже, Тунис.

— Так портрет из Туниса?

— Вряд ли. Мне принес эту вещицу господин Перцваль. Живет рядом с магазином вот и таскает всякую рухлядь. Развернет сумку с каким-то мусором и радуется: «антиквариат, антиквариат!» Он вообще немного того — с приветом. У нас так говорят, если голова не в порядке. Вы ведь не бельгийка? И не полька. Мадам славянка?

— Русская. Пару лет жила во Франции. Здесь не надолго. Мои друзья предложили расписать стену в их квартире, пока они гостят в Скандинавии. И подобрать кое-что из вещей. Знаете — богема с фантазиями.

— Вот и купите портрет. Дорого конечно, но для людей понимающих хорошее приобретение. Пятьсот евро и учтите — это здесь, на распродаже. Если он будет выставлен в моем салоне — в два раза дороже…

— У меня сегодня… Я не захватила деньги, собиралась просто погулять, присмотреться… — Вера рассеянно потерла лоб, с трудом отрывая взгляд от портрета, и внезапно заторопилась. — Простите, мне пора… Приду в следующий раз… Всего доброго.

Она быстро зашагала под дождем, не обращая внимания на трусившего следом араба со своим пестрым прилавком: — Куда же вы, мадам? Ваш браслет! Забыли покупку. Я уже уложил его в коробочку. Посмотрите, настоящий сафьян! Причем — коробочка вообще бесплатно.

— Извините, спешу, — пробормотала Вера, прибавляя шаг.

«Делаю глупость, делаю глупость, делаю глупость..» — твердила она себе, стоя на сумрачной лестничной площадке перед высокой дверью красного дерева с потемневшей латунной табличкой: «Персела Самандрос. Потомственная гадалка» Под табличкой имелась пространная надпись с перечнем предлагаемых гадалкой услуг.

Вера читать не стала, но и вниз по лестнице не побежала. Отступать было поздно — рука нажала блестящую кнопку звонка.