Джеки Коллинз - Лаки Страница 20

Только едва не потеряв отца, Лаки поняла, насколько он ей дорог. У него имелись недостатки, но все же он был ее папой... Джино. А когда, находясь между жизнью и смертью, он шепнул ей с больничной койки, что она должна отомстить, отстоять честь семьи, она ни секунды не колебалась. Она выполнит его просьбу. И никаких сомнений.

Энцо Боннатти.

Друг.

Крестный отец.

Убийца.

Предатель.

Она ехала в его особняк на Лонг-Айленде, испытывая ледяное спокойствие.

Отомстить. А почему бы и нет?

Отомстить за семью Сантанджело и за Марко. Не осталось сына, чтобы сделать эту работу, и бремя легло на ее плечи. Она не станет уклоняться от долга чести.

Ни у кого не вызвало ни малейших сомнений, что убийство Энцо Боннатти произошло в результате самозащиты. Он явно пытался изнасиловать Лаки Сантанджело, и она застрелила его из его собственного револьвера. Дело даже не дошло до суда.

Лаки не отходила от Джино, и он вскоре пошел на поправку. Постепенно между ними восстановилась близость, исчезнувшая после смерти Марии. Они перебрались в Лас-Вегас.

– Бери себе «Маджириано», детка, – сказал Джино. – Я займусь «Миражом». Когда-нибудь мы построим еще одну гостиницу вместе.

Лаки всегда мечтала об этом и всегда знала, что ее мечта может стать реальностью.

Целый год они не разлучались. И вот теперь появилась соперница, вдова Мартино.

По телевизору шел старый фильм с Клинтом Иствудом. Лаки докурила «косячок» и немного посмотрела кино. Ей нравится Иствуд. От него исходили таинственные волны эротизма. Такие мужчины всегда привлекали Лаки. Наверное, он был замечательным любовником.

Постепенно ее склонило в сон, но на рассвете она вскочила как ужаленная, разбуженная давно забытым кошмаром.

Лаки встала, накинула на голое тело шелковое кимоно и долго стояла и смотрела, как над пустыней восходит солнце. Великолепное зрелище. Еще недавно она могла запросто позвонить Джино, разбудить его и разделить с ним это чудо. Но теперь, в свете утра, она поняла, что не происходит ничего страшного. Он нашел, с кем делить постель. Лаки может значить для него очень и очень многое, но ведь она никогда не будет его любовницей. А возможно, ему не хватает настоящей близости с женщиной.

Может быть, Сьюзан Мартино как раз то, что ему нужно.

Может быть.

ГЛАВА 8

Время от времени Олимпии взбредало в голову поиграть роль идеальной матери. Не часто. Эта роль не относилась к числу ее любимых. Однако грядущая встреча с матерью требовала, чтобы она сделала усилие.

Шарлотта угнетала ее. Она была раздражающе правильной. Она не курила и не пила. Разумеется, не употребляла наркотиков. Всегда подтянутая, подвижная и невыразимо скучная. И еще – очень богатая, хотя здесь-то Олимпия могла дать ей сто очков вперед. Мало кто имел возможность свысока поглядеть на внушительное состояние дочери Станислопулоса.

К сожалению, в присутствии Шарлотты она снова начинала чувствовать себя маленькой девочкой, поэтому, прежде чем отправиться на прием, Олимпия присела на край ванны в шикарной отцовской квартире на Пятой авеню и сделала три понюшки кокаина. Внешне такой безобидный, белый порошок всегда улучшал ее настроение. Глубокий вдох, быстрый взгляд в зеркало, и вот она уже готова встретить кого и что угодно.

Няня Мейбл и Бриджит ждали у входной двери. Ребенок посмотрел на мать огромными, как блюдца, глазищами на очаровательном личике.

– Мама, – сказала она. – Можно мне хот-дог?

– Что? – фыркнула Олимпия, поправляя перед зеркалом в холле воротник соболиного жакета.

– Американский хот-дог, – терпеливо повторила девочка.

– Конечно нет, – ужаснулась няня Мейбл. – Откуда только тебе в голову приходят такие фантазии?

– Мама, – настаивала Бриджит, не обращая ни малейшего внимания на няню. – Можно?

– Гм-м, – уклончиво ответила Олимпия, облизывая перед зеркалом губы и втягивая щеки. – Раз няня говорит...

– Но няня говорит «нет», – взвизгнула Бриджит.

Олимпия слегка повысила голос:

– Ну так и слушайся няню. Пошли.

Она вышла из квартиры, дочь и гувернантка последовали за ней в лифт, потом на улицу.

Шофер выскочил из ожидавшего лимузина и открыл дверцу. Два ошивавшихся неподалеку фотографа нацелили свои камеры.

Олимпия надела снисходительную улыбку и попробовала взять Бриджит за руку. Ребенок вдруг замер на месте и заорал:

– Я ненавижу вас всех!

– Бриджит! – воскликнула няня Мейбл в ярости. – Прекрати сейчас же!

Фотографы, унюхав нечто более интересное, нежели обычный проходной снимок, усердно защелкали затворами аппаратов. Бриджит, к своему удовольствию оказавшись в центре всеобщего внимания, вопила все громче и громче.

Олимпии хотелось юркнуть в машину и укрыться от отвратительной сцены. Но – увы – это не представлялось возможным. Кричащая мерзавка была, к сожалению, ее дочерью, а сегодня она выступала в роли прекрасной матери.

– Сделайте что-нибудь, – зашипела она няне.

– Не могу, мадам. – Попытки няни затащить Бриджит в машину ни к чему не привели.

– О Боже, – воскликнула Олимпия. Вспышка прямо перед лицом ослепила ее. – Пошел вон, дурак! – закричала она на фотографа.

Собиралась заинтригованная толпа. Олимпия не могла больше выносить всего этого. Она в ярости бросилась к Бриджит, отвесила ей звонкую пощечину, подхватила в охапку пораженного таким обращением ребенка и швырнула девочку в машину.

Камеры фиксировали каждую деталь.

Днем позже Димитрий со смешанным чувством раздражения и возмущения разглядывал фотографию в газете, на которой была запечатлена его дочь, учащая уму-разуму его внучку. Раздражало его то, что он всегда убеждал Олимпию избегать публичных сцен. А возмутился он потому, что она ударила драгоценную маленькую Бриджит, его любимую девочку.

Димитрий швырнул газету на пол и потянулся к телефону. Через несколько секунд он уже говорил с няней Мейбл.

– Мадам отдыхает, – сообщила она.

– Так разбудите ее, – прогремел Димитрий.

– Это запрещено.

– Будите, вам говорят!

Ворча про себя, гувернантка подчинилась.

Олимпия крепко ругнулась и взяла трубку.

– В чем дело? – бросила она.

Уже давно, с тех пор как в двадцать один год она унаследовала свое состояние, Олимпия перестала чтить своего отца.

Он предъявил ей претензии.

Она слушала вполуха.

Он давал ей указания, как ей следует вести себя на людях.

Она проигнорировала его.

– А почему ты в Лас-Вегасе? – спросила она, когда он остановился, чтобы набрать побольше воздуха перед очередной тирадой.

После короткого неловкого молчания Димитрий ответил: