Мэри Брэддон - Победа Элинор Страница 20

— Воротиться с ними! Воротиться куда?

— Они пошли к каким-то большим каменным воротам, которые мы прошли несколько минут тому назад. Я знаю только, что они пошли в ту сторону, но куда они пошли я не знаю. Я стояла и смотрела, пока они не скрылись из виду.

— Какой наружности были эти два человека?

— Один из них был француз низенького роста, толстый и румяный, с усами и бородой, как император Луи-Наполеон; одет он был щегольски и с тростью, которою вертел, когда говорил с папа.

— Вы слышали, что он говорил?

— Нет, он говорил тихо и по-французски.

— Но ведь вы говорите по-французски, Элинор?

— Да, по не так, как говорят здесь. Здесь говорят так скоро, что трудно понимать.

— А другой мужчина, Нелль, какой был наружности?

— Самой неприятной. Он казался сердит, будто обижался, зачем пана не сдержал слова. Лицо его я почти не видала, я могла только заметить, что у него черные глаза и густые черные усы. Он был высок и дурно одет, мне так казалось, что он англичанин, хотя он не сказал ни слова,

— Не сказал ни слова! Стало быть, это француз уговорил вашего отца воротиться с ними?

— Да.

— И, по-видимому, очень этого желал?

— О, да, очень желал!

Ричард Торнтон пробормотал что-что сквозь сжатые зубы, что-то похожее на проклятие.

— Скажите мне, Элинор, — продолжал он. — Я знаю, что наш отец никогда не имел много денег. Вряд ли с ним были деньги вчера. Вам известно, были ли с ним деньги?

— Да, с ним было много денег.

— Что это значит — много? Верно, несколько фунтов?

— О, гораздо более, — отвечала Элинор. — С ним было сто фунтов — его фунтов новыми банковыми билетами, французскими. Эти деньги моя сестра, мистрис Баннистер, прислала ему на мое воспитание у мадам Марли.

— Мистрис Баннистер, — повторил Ричард. — Да, теперь помню. Мистрис Баннистер ваша сестра. Она, кажется, очень богата и была к вам добра? Если с вами случатся какие-нибудь неприятности, вы отправитесь к ней, я полагаю, Элинор?

— Отправиться к ней, если я буду иметь неприятности! О! Нет, нет, Дик, ни за что на свете!

— Но почему же нет? Ведь она была добра к вам, Нелль?

— О, да, очень добра, заплатив деньги за мое воспитание; но вы знаете, Ричард, некоторые люди делают добро недобрым образом. Если бы вы знали, какое жестокое письмо эта мистрис Баннистер написала к папа, какие унизительные вещи говорила она ему только несколько дней тому назад, вы не могли бы удивляться, что я не люблю ее.

— Но она ваша сестра, Нелль, самая близкая ваша родственница.

— Кроме папа.

— Она должна любить вас, быть к вам ласкова. Она живет в Бэйсуотере, кажется, так вы сказали?

— Да, в Гайд-Парке.

— Так, так. Мистрис Баннистер, Гайд-Парк, Бэйсуотер.

Он повторил имя и адрес, как будто желал запечатлеть их в своей памяти.

— Теперь я отведу вас домой, Нелль, — сказал он. — Бедное дитя, вы, должно быть, устали до смерти.

— Как могу я думать об усталости, Ричард, — воскликнула Элинор— Когда я так беспокоюсь о папа! О, если бы и только нашла его дома, как я была бы счастлива!

Но она тяжело опиралась на руку своего друга и Ричард знал, что она очень устала. Она несколько часов бродила по Парижу, бедняжка, по длинным, незнакомым улицам за теми, кто ей казался издали похожим на отца, беспрестанно надеясь и беспрестанно обманываясь в ожидании.

Живописец позвал первый проезжавщий фиакр и посадил в него Элинор. Она чуть не лишилась чувства от усталости и истощения.

— Что вы кушали сегодня, Нелль? — спросил он.

Она несколько колебалась, как будто забыла, что она ела, и ела ли что-нибудь.

— Я выпила кофе и съела булку, присланную для папа утром. К нему завтрак присылается из трактира.

— А с тех пор ничего не кушали?

— Нет. Как могла я есть, когда так беспокоилась о папа?

Ричард с упреком покачал головой.

— Дорогая моя Нелли, — сказал он — Вы обещали мне сейчас полагаться на Провидение. Я отвезу вас поужинать, а потом вы должны обещать мне воротиться домой и хорошенько заснуть.

— Я послушаюсь вас, Ричард, — покорно отвечала Элинор— Но, пожалуйста, прежде отвезите меня домой посмотреть воротился ли папа.

Живописец несколько минут не отвечал на эту просьбу, но вдруг сказал рассеянным тоном:

— Делайте, как хотите, Нелль.

Он велел кучеру ехать на Архиепископскую улицу, но не выпустил Элинор из- фиакра, когда он остановился у лавки мясника, хотя Элинор очень хотелось бежать домой.

— Оставайтесь здесь, Нелль, — сказал он повелительно. — Я пойду и расспрошу.

Элинор послушалась. Она ослабела и истощилась от бессонной ночи, от продолжительного дня, исполненного волнений и беспокойства, и была слишком слаба, чтобы спорить со своим старым другом. С отчаянием глядела она на открытые окна антресолей: они оставались совершенно в том виде, как она оставила их пять часов тому назад. Ни малейший огонек не давал дружеского знака, что комнаты были замяты.

Ричард Торнтон очень долго говорил с женой мясника — так показалось Элинор, — но он очень мало мог сказать ей, когда воротился к фиакру. Мистер Вэн не возвращался — вот все, что он сказал.

Он повез свою спутницу в кофейную близ церкви св. Магдалины и настоял, чтобы она выпила большую чашку кофе с булкой. Более ничего-не мог он уговорить ее скушать, и она просила его посадить ее за один из столов, стоявших на воздухе возле кофейной. Она сказала, что, может быть, она увидит своего отца по дороге на Архиепископскую улицу.

Друзья сели за маленький железный столик несколько поодаль от группы оживленных зевак, сидевших за другими столами и пивших кофе и лимонад. Но Джордж Моуб-рэй Варделёр Вэн не проходил по этой дороге в те полчаса, которые Элинор сидела за чашкой кофе.

Било десять часов, когда Ричард Торнтон пожелал ей спокойной ночи на пороге маленькой двери возле лавки мясника.

— Вы должны обещать мне непременно лечь спать, Нелли, — сказал он, — пожимая ей руку.

— Да, Ричард.

— Смотрите же, сдержите ваше обещание на этот раз. Я приду и посмотрю па вас завтра утром. Бог да благословит вас, милая моя. Спокойной ночи.

Он нежно пожал ей руку, когда она затворила за собою дверь. Ричард перешел через узкую улицу и подождал на другой стороне, пока не увидал огня в одном окне антресолей. Он ждал, пока Элинор подошла к этому окну и задернула его занавесом, а потом он медленно ушел.

«Бог да благословит ее, бедняжку! — прошептал он тихим сострадательным голосом, — бедную, одинокую девушку!»

Серьезная задумчивость его лица ни разу не изменилась, пока он шел домой в гостиницу. Хотя было поздно, когда он добрался до своей комнатки на пятом этаже, он сел за стол и, оттолкнув свою трубку и кисет с табаком, свои краски и кисти, вынул несколько листков почтовой бумаги и маленький пузырек с чернилами из старого кожаного письменного прибора, и начал писать.