Вера Колочкова - Прерий душистых цветок… Страница 22

 Вот так все просто, доходчиво и понятно, как показалось бы, наверное, обыкновенной женщине, получившей такое послание. Но только не Марине. Записка эта, кроме досады, ничего больше в ней и не вызвала. А досада по голове пребольно стукнула, конечно. Еще бы, если сама во всем виновата – и не прописалась даже, и в ЗАГС не успела сбегать, а туда же, полезла поперек батьки в пекло без статусов…Но досада в руках очень активной женщины, такой, как Марина – это всего лишь особого рода досада, досада–препятствие, небольшой такой барьерчик, который надо взять, то есть быстренько его перепрыгнуть и бежать–нестись дальше к вожделенному счастью, к жизненному своему успеху. Поэтому уступать молчаливого и покладистого Сашу со всеми его квартирно–дачными удобствами Марина никому вовсе таки не собиралась…

 Это же самое понял и Саша, когда о визите Марины рассказала ему Ольга Андреевна, а потом и Василиса добавила свою ложку дегтя к этому рассказу. По большому счету он вовсе на Марину и не злился, он вообще злиться ни на кого толком не умел. Да и времени особо у него тоже не было - очередная рукопись захватила настолько, что требовала его всего целиком, со всеми мыслями и эмоциями, чувствами и переживаниями. Как–то не ко времени вся эта история вообще затеялась…

 Он снова встал у начинающего синеть предрассветного окна, закурил, направил дым в форточку. Октябрьское небо на горизонте уже отсвечивало легким неприятно–розовым холодным сиянием, потянуло в форточку и ранней, по–особому стылой утренней неприютностью. Он любил ложиться спать именно в такие вот утра, когда голова трещит от долгой вечерне–ночной работы, когда в себе ощущаешь легкую и звенящую, восхитительно–приятную пустоту от выброшенных в компьютерную память эмоций, когда можно постоять вот так у окна, покурить и ощутить необыкновенное удовольствие от ночного своего полета–провала, от написанного в этом полете–провале текста. А сегодня вот полночи потерять пришлось – и все из–за этой девчонки… Как она его, девчонка эта, хорошо поддела – от жены, мол, удрал. Ну и удрал, и что? И не от жены, а от Марины. И не удрал, а дал ей время от него отвыкнуть – не выгонять же ее на улицу вместе с многочисленными коробками да баночками…

 Саша опять поморщился досадливо, зябко передернул плечами от ворвавшегося в форточку стылого воздуха. Сняв очки, потер лицо твердыми ладонями и шагнул к покрытой клетчатым стареньким пледом тахте, на ходу расстегивая рубашку : спать, спать, как ему хочется спать…

 Проснулся он поздно, от деликатного, едва слышного стука в дверь. Комнату вовсю уже заливало обеденное солнце, через неплотно прикрытую дверь из коридора доносился уютный домашний запах жарящегося на подсолнечном масле лука. Саша соскочил с дивана, накинув на ходу халат, распахнул дверь.

— Доброе утро, - улыбнулась ему по–свойски Василиса. – Я тебя разбудила, прошу прощения. Может, ты отобедаешь с нами? Я суп вкусный сварила. Овощной…

— С удовольствием отобедаю. Страсть как люблю овощной суп, — расплылся в ответной улыбке Саша. – Спасибо за приглашение, Василиса. Сейчас только умоюсь–оденусь…

— Саша, а можно мне задать вам нескромный вопрос? — извиняющимся и в то же время каким–то очень доброжелательным голосом спросила Ольга Андреевна, когда они втроем уселись за стол над дымящимися вкусным паром тарелками с Василисиным супом. – Вы же не станете на меня обижаться, правда? Простите старухе неуемное ее любопытство?

— Я вам заранее прощаю все ваши нескромные вопросы на сто лет вперед, Ольга Андреевна. Готов ответить на любой, слушаю…

— А сколько вам лет, Саша?

— И что, в этом и состоит вся нескромность вопроса, да? – засмеялся Саша так же свойски–доброжелательно. – Мне тридцать семь, Ольга Андреевна. Только вот не знаю, куда эту нескромность приделать – уже тридцать семь, или еще тридцать семь… Как вы думаете?

— Ну, для вас с Василисой это «уже», конечно. А для меня так просто очень даже «еще»…Только я не к тому интересуюсь вашим возрастом, Саша. Мне просто интересно, как это так случилось, что молодой и здоровый мужчина в расцвете сил нигде не работает, не самоутверждается, никуда не стремится, спит до обеда… Мой сын, знаете ли, в вашем возрасте уже руководил очень большой фирмой, имел свой собственный бизнес и большое влияние в определенных кругах…Нет, вы ничего такого не думайте, я вас нисколько не осуждаю, мне просто интересно, и все…

— Да я понимаю ваше удивление, Ольга Андреевна, и интерес тоже понимаю. Не извиняйтесь. Давайте сойдемся на том, что я живу так, как мне хочется, и все. Как мне нравится. Просто у меня нет тяги к самоутверждению извне, она у меня вся вовнутрь дифференцировалась, понимаете? Вот я и живу изнутри самого себя, и работаю там же, и самоутверждаюсь там же…

— Но это же плохо, Саша, это же неправильно! Так не должно быть!

— А почему, Ольга Андреевна? То же самое будет, если я скажу вам, что быть брюнеткой, например, плохо и неправильно. Надо непременно быть блондинкой…

— Ну, в чем–то вы и правы, конечно. А только как можно работать внутри себя, например? Работа, она ж предполагает сообщество какое–то, совместную цель, так сказать, достижение результатов… Ну, если не брать в расчет ваших хождений в народ для ремонта всякой бытовухи, конечно.

— Хм… А чем вам, собственно, не нравится ремонт бытовухи? Очень даже общественно–полезная деятельность, между прочим. Тут вам и сообщество, и совместные цели, и результаты – все в одном флаконе собрано! - сверкая сквозь стекла очков умными и добрыми глазами, весело парировал Ольге Андреевне Саша, чем немного злил ее, конечно. Совсем другого разговора хотела Ольга Андреевна – разговора старшего, умудренного тонкостями жизни поколения с глупым, заблудившимся в жизни поколением младшим… Прочувствовав в следующий миг эту ее легкую маленькую злость, он проговорил уже более душевно–примирительно:

— В моей жизни и в самом деле все в порядке, Ольга Андреевна. На свой хлеб я зарабатываю сам, а в свободное время романы пишу в свое удовольствие. Мне нравится…

— Ну, это мы уже поняли. И что, напечатанные есть? – с интересом спросила Василиса

— Нет. Напечатанных нет. Но это мне и не важно. Я сам придумываю другую жизнь, понимаете? И в процессе этого счастлив…

— А почитать можно?

— Что?

— Ну, роман какой–нибудь. Жизнь эту твою придуманную…

 Саша отложил ложку, снял очки, задумчиво стал протирать их салфеткой. Снова надев, уставился на Василису внимательно через дымчатые их стекла, будто оценивая. Потом, улыбнувшись, тихо проговорил: