Мэри Брэддон - Победа Элинор Страница 22

Он сидел долго и терпеливо, переводя «Отравителя» изумительно легко и быстро, и кротко покоряясь лишению для него немалого в потере своей трубки, которую он имел привычку курить во все часы дня.

Элинор наконец опомнилась и начала говорить бессвязно и отрывисто о своем отце, о деньгах, присланных мистрис Баннистер и о разлуке на бульваре.

Жена мясника отдернула занавесы, и Ричард Торнтон подошел к кровати и нежно взглянул на своего молоденького друга.

Ее янтарные волосы были разбросаны на изголовьи, спутанные и растрепанные от постоянного движения ее головы. Серые глаза светились лихорадочным блеском и на щеках, которые были бледны, как смерть, прошлую ночь, горели яркие пятна. Она узнала Ричарда и заговорила с ним, но бред еще не прошел, потому что она смешивала настоящие события с прошлыми и говорила своему старому другу о синьоре, о скрипке, о кроликах. Она опять заснула тяжелым слом, приняв лекарство, присланное ей английским доктором, и проспала почти до сумерек. В этот продолжительный сон ее свежий и крепкий организм вознаградил себя за то напряжение, которому он подвергался последние два дня.

Ричард ушел после полудня и воротился поздно вечером. Жена мясника сказала ему, что больная очень тревожилась и беспрестанно спрашивала об отце.

— Что нам делать? — сказала добрая женщина, с отчаянием пожимая плечами. — Сказать ей?

— Еще не теперь, — отвечал Ричард. — Окружайте ее спокойствием на сколько можете. А если уже непременно нужно сказать ей что-нибудь, то скажите, что отец ее занемог и его нельзя везти домой. Бедняжка! Так жестоко держать ее в неизвестности, а еще более жестоко обманывать ее.

Жена мясника обещала употребить все старания, чтобы окружить спокойствием свою больную. Доктор прислал усыпительное лекарство. Он говорил, что мисс Вэн должна спать как можно больше.

Так прошла другая ночь, на этот раз очень спокойно для Элинор, которая спала тяжелым сном без страшных сновидений. На следующий день она была очень слаба, потому что ничего не ела после той булки с кофе, которую Ричард принудил ее съесть, и хотя с ней бреда не было, голова ее казалась неспособна ни к какому живому впечатлению. Она спокойно выслушала, когда ей сказали, что отец ее не может воротиться домой, потому что болен.

Ричард Торнтон несколько раз заходил на Архиепископскую улицу в этот второй день болезни Элинор, но каждый раз оставался не более нескольких минут. Ему было много дела — так он сказал жене мясника, которая все не оставляла своего места в комнате больной и потихоньку уходила только к своему делу, пока Элинор спала.

Был двенадцатый час ночи, когда живописец пришел в последний раз. Элинор сделалось хуже к вечеру: с ней была лихорадка, она тревожилась. Она хотела встать, одеться и бежать к отцу. Если он был болен, как могли поступить с ней так жестоко и не пускать ее к нему?

Потом, вскочив вдруг на постели, она дико кричала, что ее обманывают и что отец ее умер.

Но помощь и утешение были под рукой. Ричард пришел не один. Он привел с собой пожилую женщину с седыми волосами, в поношенном черном платье.

Когда эта женщина явилась на пороге тускло освещенной спальной, Элинор Вэн вдруг приподнялась на постели и всплеснула руками с криком удивления и восторга:

— Синьора! — Воскликнула она. — Милая, добрая синьора!

Синьора сияла шляпку, подошла к постели, села на край тюфяка и, положив прелестную головку Элинор к себе на грудь, начала приглаживать ее спутанные золотистые волосы с невыразимой нежностью.

— Бедное дитя! — шептала она. Бедное, бедное дитя!

— Но, милая синьора, — с удивлением кричала Элинор. — Как это вы здесь? Зачем Ричард не сказал мне, что вы в Париже?

— Я только что приехала, моя душечка.

— Только что приехала! Только что приехала в Париж! Но зачем вы приехали?

— Повидаться с вами, Элинор, — кротко отвечала синьора. — Я услыхала, что вы огорчены, моя милая, и приехала помочь вам и утешить вас, если смогу.

Жена мясника ушла в маленькую гостиную, где Ричард сидел в темноте. Элинор Вэн и синьора были одни.

До сих пор голова больной очень спокойно лежала на груди ее друга, но теперь она вдруг приподняла ее и взглянула прямо в лицо синьоре.

— Вы приехали ко мне, потому что я огорчена, — сказала она. — Как могу я огорчаться, пока жив папа? Говорят, он болен, по ему скоро будет лучше — не правда ли? Ему скоро будет лучше, милая синьора, — не правда ли?

Она ждала ответа на свой вопрос, пристально смотря на бледное, но спокойное лицо своего друга, потом вдруг с тихим, жалобным криком, она дико всплеснула руками:

— Вы все меня обманули, — закричала она. — Вы все обманули меня: мой отец умер!

Синьора ласково обняла рукою Элинор Вэн и старалась опять положить к себе на грудь ее бедную, пылающую головку, но Элинор оттолкнула ее с нетерпеливым движением и, ухватившись за голову обеими руками, устремила глаза на стену перед собой.

— Милая, милая моя! — говорила синьора, стараясь разнять руки, судорожно сжатые. — Элинор, милая моя, выслушайте меня, ради Бога, постарайтесь меня выслушать, моя дорогая душечка. Вы должны знать, вы должны это знать давно, что тяжелые горести рано или поздно посещают нас всех. Эго общая доля, моя милая, и мы все должны преклоняться перед божественной десницей, посылающей нам огорчение. Если бы горя не было на этом свегс, Элинор, мы слишком полюбили бы наше счастье, нас пугало бы приближение седых волос и старости, мы дрожали бы при мысли о смерти. Если бы не было жизни лучше и выше этой, Элинор, горесть и смерть действительно были бы ужасны. Вы знаете, сколько горя досталось на мою долю, милая моя. Вы слышали от меня о детях, которых я любила, все от меня отняты, Нелль, все. Если бы не племянник мой, Ричард, я осталась бы одна на свете, отчаянной старухой, не имея никакой надежды на земле. Но когда Господь отнял от меня сыновей, он дал мне в нем другого сына. Неужели вы думаете, что Господь покидает нас даже, когда он посылает нам самые тяжелые огорчения? Я довольно пожила на свете, милая Элинор, и говорю вам: нет!

Синьора напрасно ждала какой-нибудь перемены в суровой позе, в каменном лице: Элинор Вэн все пристально смотрела на стену перед собой.

— Вы все меня обманули, — повторила она. — Отец мой умер!

Бесполезно было разговаривать с ней, самые нежные слова не имели для ее слуха никакого значения. В эту ночь горячка усилилась, и бред дошел до крайней степени. Жену мясника сменила терпеливая и привычная сиделка, синьора сидела у постели многих больных, не теряя надежды, пока отчаяние не прокрадывалось в ее сердце, когда мрачные тени приближающейся смерти покрывали возлюбленное лицо навсегда.