Татьяна Устинова - Закон обратного волшебства Страница 23

Однако бабушка некогда не начинала «просто так». Слушателей надо было как следует подготовить.

— А что у тебя в аптеке, моя дорогая?

— Все в порядке. Ты мне лучше про соседа…

— А почему ты опоздала?

Анфиса, как давеча Клавдия Фемистоклюсовна, закатила глаза, но спорить не стала и рассказала все сначала — как застряла в пробке, как потом поехала на троллейбусе, потому что Садовое кольцо стояло, как у заведующей договоры пропали, а Анфиса их нашла!..

— Так сразу было понятно, что они никому не нужны! Чего их искать-то понадобилось?!

— Бабуль, а я не сразу догадалась.

— Вот и плохо, что не сразу! Если бы я была не так стара и слаба, я бы их сама нашла. И вообще ты зря мне не позвонила.

— Бабушка!

— А все ваши затеи детективные, — вступила в дискуссию Клавдия. — Ужас один! Вот Иван Иванович-то прав. Как затеетесь расследовать, так хоть пропади совсем!

— Вам-то что, Клавдия Фемистоклюсовна?

— А мне то, Марфа Васильва, что накличете беду на весь дом, будете знать! И так третьего дня я знак видела.

— Какой знак, Клава?

— А такой. Вот слушайте. — Она подлила всем чаю и сделала таинственное лицо. — Иду я по саду, вот в сторону леса. Иду себе, посмотреть решила, сошел на берегу снег или нет, потому что качалку там мы каждое лето ставим. А из самой чащи на меня как смотрит кто-то. — Представляя, она обернулась через плечо, и Анфиса поежилась, словно опять почувствовала взгляд. — Я быстрей, быстрей, по той дорожке, что правее! Не по той, которая слева, а по той, которая…

— Справа, — нетерпеливо подсказала Марфа Васильевна.

— Ну да. Вот я оглядываюсь назад-то, а дома уж не видать, только у Юрки в машине радио громыхат, и музыку-то я вроде как слышу. И вдруг все будто темнеет, и все тише, тише, и смотрю я по сторонам… — Клавдия повела очами и дрогнула плечами, словно в испуге или ознобе. Анфиса смотрела на нее с интересом, а тем временем непонятное беспокойство вдруг стремительно приблизилось со стороны леса к дому и прильнуло к окнам.

Анфиса оглянулась на окна. Там никого не было, но даже в шее свербело, так отчетливо казалось, что есть.

— И вот уж полная темнять, и стою я как будто одна на лесной полянке, а передо мной… ох, господи… — и Клавдия размашисто перекрестилась.

— Кто? — спросила непочтительная Марфа Васильевна. — Сам Господь?!

— Да что вы такое говорите, Марфа Васильна?

— А вы что такое говорите, Клавдия Фемистоклюсовна?

Домработница с возмущением надула пухлые щеки:

— А я говорю, что на самой опушке-то он и стоит! Утопленник. Стоит и кивает мне как будто, а я на него смотрю, смотрю, а вокруг-то все темней и темней, а он зовет меня, рукой машет. И вот так отчетливо я это вижу, и даже ветки качаются, он рукой-то ветки задевает, когда машет.

— Подожди, подожди, — перебила Анфиса — какой утопленник?!

— Да тот самый! Ну наш. Ты что, забыла?

Конечно, Анфиса не забыла. В бабушкином доме, как в любом уважающем себя старинном доме, разумеется, водился свой утопленник. И история была — из-за чего, собственно, он из нормального человека и стал таковым. Утопленником.

Когда-то в усадьбе жила некая барышня, а к ней похаживал некий медицинский студент, и у них был чудесный роман под луной. Они часами сидели в беседке над Клязьмой и мечтали о будущем. Он мечтал после университета уехать в деревню и пользовать там крестьян и крестьянок. На Троицу прыгать через костер, плести венки, за васильками в поле ходить и в бор по грибы, на Рождество колядовать и одаривать «конфектами» румяных крестъянских детей и вообще создавать народный театр, школы и больницы. Она мечтала окончить курс милосердных сестер, уехать с ним и во всем служить ему опорой и быть товарищем. В беседке на берегу тихой и провинциальной Клязьмы, где так надрывно и сладко квакали лягушки и пахло липовым цветом и свежим сеном, мечталось как-то особенно складно. И даль манила, и молодость была, и крестьянские дети представлялись похожими на ангелов.

А потом студента утопили. Пробирался он ночью из беседки к своей лодке — усадьба его батюшки на той стороне была, — увидал мужиков, тех самых, что лечить собирался. Они мешки какие-то в лодки грузили. Он, дурачок, подошел поближе, любопытствовать стал, а они ему мешок на голову — и утопили. Они из господских амбаров зерно каждую ночь воровали, на самогон, испугались, что донесет.

О том, что случилось, узнали не сразу, и барышня несколько недель потом напрасно ждала по вечерам в беседке, а когда дознались, слегла с мозговой горячкой. С тех пор утопленника в студенческом сюртуке и с мешком на голове нет-нет да и видели на берегу или в лесу. Говорили, что он ищет беседку и никак не может найти. А когда долго ищет, плакать начинает, и плачет так жалобно, так страшно.

Маленькая Анфиса страсть как хотела увидеть утопленника, и вместе с мамой, такой же авантюристкой, они забирались в лес поглубже и даже ночью бегали к реке, за что Клавдия очень их ругала.

Клавдию они нисколько не боялись, а утопленника увидеть так ни разу и не пришлось, зато в лесу они набирали чернику, возвращались с черными ртами, а в Клязьме купались, в лаковой, почти стоячей, очень теплой воде.

— Клавдия Фемистоклюсовна, полно вздор молоть!

— Какой еще вздор! Никакой не вздор, Марфа Васильна!

— Да все вы придумываете!

— Да разве ж я такое придумаю!

— Клава, и что, что?!

— Ну вот, постоял он так-то и пошел, пошел, и в лесу пропал. А вокруг все сразу просветлело, и солнышко как будто вышло, а у меня сердце так зашлось, и дыхания не стало…

Анфиса разочарованно протянула:

— Ну Кла-ава! Значит, ты к нему так и не подошла?

— Куда ж я к нему пойду, когда он утопленник?

Марфа Васильевна щелкнула серебряным дамским портсигаром и вытащила еще одну сигаретку. Клавдия вскинулась было возражать, но бабка ее опередила:

— И не говорите мне ничего, все я сама знаю. Курить — здоровью вредить, но я слишком стара и слаба, чтобы тратить оставшееся мне время на отвыкание!

— На привыкание-то тратили, не жалели!

— Вот лучше скажите, зачем вы нам это все рассказали!

— А затем, что покойный-то появляется, только когда вы в свои детективы играете. Тьфу! Накличите на весь дом беду!

— Вот вы и накличете, Клавдия Фемистоклюсовна, а не я! Взялась каркать!

— Не каркаю я, а предупреждаю! И Иван Иваныч давеча рассказывали, как одна колдунья порчу на этот… как его… Совет Федерации навела! И все они, бедные, как начали чихать, так и чихали все заседание! А вы говорите — вздор!

— Иван Иванович пошутил.

— А это еще неизвестно!

— Брейк! — объявила Анфиса. — Оскар де ла Хойя в правом углу ринга. Костя Дзю в левом.