Виктория Платова - После любви Страница 23

– Я одна. Ты впустишь меня?

– Ты правда одна?

– Правда.

…Доминик прячет руки за спину, чтобы не смущать меня и себя заодно. В комнате царит страшный беспорядок, на полу валяется испачканная краской ветошь, постель не убрана, стулья опрокинуты. И только библиотека, занимающая одну из стен, дышит спокойствием. Совершенно машинально я ищу глазами франко-арабский словарь, это самый толстый том в библиотеке Доминика. Словарь на месте, только его сафьяновый переплет еще больше посерел от пыли.

– Что за представление ты устроил?

– Ничего я не устраивал.

– На кого ты только похож!

– Да ладно тебе, Сашa…

– Я предупреждала тебя. Алекс очень заинтересовался тем, что ты делаешь. Не поленился и прилетел в наше захолустье. – Я в сердцах машу рукой. – Как это понимать, Доминик?

– Мне нечего ему показать.

– Что значит – нечего?

– То и значит.

– А доски?

– Досок больше нет.

Смысл сказанного Домиником не сразу доходит до меня: расписанных досок для серфинга не меньше тридцати, а то и сорока, они не могли разом исчезнуть, они не могли оптом отправиться в прокат, их гибель в огне тоже представляется мне проблематичной – в этом случае сработала бы пожарная сигнализация.

Пожарная сигнализация в нашем отеле всегда была на высоте.

Обойдя Доминика, я направляюсь в комнату, которую до сегодняшнего дня занимали доски. И первое, что я вижу, – огромная карминовая лужа. Ее размеры поражают, одной банкой дело явно не обошлось. Все остальное поражает не меньше, пейзаж после битвы, да и только! Доминик не соврал, досок больше не существует. Вместо них по всей комнате валяются обломки, осколки, щепы – груда бесполезного дерева, еще недавно бывшего мечтами о Марракеше, Касабланке, Рабате. Рыбный рынок разрушен, тщательно выписанные тела женщин обесчещены и густо замазаны краской. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, – кто мог сотворить такое…такое…синонима произошедшему так сходу и не подберешь, даже рейда во франко-арабский словарь будет недостаточно.

– Успокойся. – Голос подошедшего Доминика заставляет меня вздрогнуть.

– Успокоиться?

– Ты кричала.

Разве я кричала?

– Что это, Доминик?

– Ты же видишь…

– Нужно вызвать полицию.

– Полиция не поможет.

– Но… Может быть, хоть что-то уцелело…

Присев на корточки, я начинаю копаться в обломках, прикладывать их друг к другу, и это тоже разновидность пасьянса – хотя, в отличие от пасьянса Фатимы, мой никогда не сложится. Обломков так много, что ими можно было бы растапливать печь на протяжении нескольких дней, а то и недели. Если бы мы жили на севере. Но мы не живем на севере, от этого гипотетические поленья выглядят еще безнадежнее.

– Не стоит, Сашa… Оставь это.

– Я не могу… Не могу так этого оставить.

– Оставь. Я сам их уничтожил. Сам.

Слова Доминика настигают меня в тот самый момент, когда я безуспешно пытаюсь собрать лицо Девушки С Девятью Жизнями. Девушка – не марокканка. Европейкой ее тоже не назовешь: такого сумеречно-золотистого цвета кожи не существует в природе. Я была без ума от доски с Девушкой, я сфотографировала ее первой и первой же вложила в конверт с письмом для знаменитого галериста Алекса Гринблата. О предыдущих восьми жизнях Девушки мне неизвестно ничего, что касается девятой… Похоже, окончилась и она. Была насильно прервана.

Прервана. Насильно.

После чудовищного признания Доминика комната уже не кажется мне обычной комнатой при отеле. Она стала местом преступления, впору обклеивать вход в нее желтой лентой, снимать отпечатки, рыскать в поисках улик и вести пространные рассуждения о действиях серийного убийцы. Ничем не мотивированная жестокость, иррациональность мотива, вот что их отличает. От бойни, которая здесь произошла, мутит; от лужи, занимающей середину комнаты, тянет специфическим запахом крови, ее так много, что хватило бы не на девять – на девяносто девять жизней. А есть еще и другие жертвы. Девушку не воскресишь, и лучше не думать о ее последних минутах. И об ужасе, обрушившемся на ее сумеречно-золотистую кожу. Дополнительные подробности будут выяснены при вскрытии, но уже сейчас общая картина ясна: Доминик – убийца.

Самый настоящий маньяк.

– Зачем ты это сделал, Доминик? – прерывающимся голосом спрашиваю я.

– Мне они надоели.

Не слишком убедительно это прозвучало.

– Но зачем нужно было разбивать их? Таким варварским способом…

– Мне они надоели.

– Хорошо… Если уж они тебе надоели, ты мог бы сделать так, чтобы они не попадались тебе на глаза.

– Я должен был сослать их в багажный отсек? – У Доминика хватает сил отпускать сомнительные шуточки.

– Не обязательно. В конце концов, я… Я могла бы их приютить.

– Ты. А точнее – ты и твой дружок.

Доминик совсем близко, он нависает надо мной подобно горе, пологой, покрытой чахлым кустарником. Гигантские буквы на склоне составляют не традиционное марокканское «АЛЛАХ РОДИНА КОРОЛЬ», совсем нет:

«ТЫ. ТЫ. И ТВОЙ ДРУЖОК».

Еще мгновение – и он ударит меня наотмашь. Или того похуже. После произошедшего с Девушкой я уже ничему не удивлюсь.

– Мой дружок. Отлично.

– Да, да, да.

– Вот что я скажу тебе: он мог бы стать и твоим дружком. Он мог бы многое для тебя сделать!

– Да, да, да.

– Он мог купить твою мазню. – Господи, неужели я сказала «мазня»? – Он отвалил бы тебе денег, приличную сумму…

– Да, да, да.

– …и ты расширил бы отель.

Чего только не пролепечешь, когда перед тобой маячит огромная, дурно пахнущая туша! Для расширения отеля понадобилась бы не одна сотня тысяч баксов, а Алекс не заикнулся даже о вшивом центе; да и собирался ли он вообще покупать доски?..

– Да, да, да, – не меняет интонации Доминик.

Он не слушает меня, не слышит. Его «да, да, да» лишено какой-либо осмысленности, оно призвано заглушить все мои выкладки, все призывы, все попытки наладить нормальный цивилизованный диалог.

– Замолчи, пожалуйста! – не выдерживаю я.

– Хорошо.

– Ты поступил неразумно, Доминик.

– Я поступил так, как посчитал нужным.

– Ты очень… очень меня подвел.

Лучше бы я не говорила этого.

Доминик пятится назад (обломки досок хрустят у него под ногами), оказывается в дальнем углу комнаты и уже оттуда принимается разглядывать меня.

– Причем здесь ты, Cauid? – произносит он после недолгого молчания.

– Ну как же… Ведь это я… я пригласила сюда этого парня! Я рассказала ему о том, какие необычные, какие удивительные вещи ты делаешь с досками для серфинга. И про то, что ты потрясающий художник… про это я тоже не забыла упомянуть. А ты – ты все разрушил. Выставил меня полной Дурой.