Барбара Делински - Озерные новости Страница 25

— Давай же, Гэс, — шепнул он, — открой глаза. Поговори со мной. — Гэс ничего не ответил, и Джон продолжал: — Ты слышишь меня, я знаю, что слышишь. Ты мог услышать меня и прежде, но ты всегда отворачивался и делал вид, что тебя не интересует то, что я могу тебе сказать. Я бросил тебя. Мне жаль, что так случилось. Я бросил тебя и Донни. Но теперь я здесь, дай мне с тобой поговорить.

И тут пальцы, лежащие в его руке, шевельнулись. Гэс смотрел прямо ему в глаза.

— Нет, — проговорил он. — Это я тебя бросил… Я во всем виноват… Я был плохим отцом…

— Это неправда, — сказал Джон, но Гэс уже закрыл глаза, и что-то у него в лице изменилось.

Только когда в палату вбежали врачи и сестры, Джон увидел прямую линию на экране монитора. Гэса пытались реанимировать — один раз, второй, третий… Потом наступила тишина, врачи молчаливо обменялись взглядами.

— Он сказал то, что хотел сказать, — прошептала Лили и вышла.

Джон не стал ее удерживать. Он стоял у постели, держа Гэса за руку, и вглядывался в его лицо, которое ненавидел и любил. Потом наклонился и поцеловал отца в щеку. Когда он ощутил, что душа Гэса покинула этот мир, он вышел из палаты.

Джон оставил Лили дома. Без нее ему было одиноко, но он должен был поехать к Гэсу. К Гэсу? Ведь это был когда-то и его дом. Джон там вырос.

Поставив машину возле крыльца, Джон вошел внутрь, как делал это тысячу раз. Маленькая гостиная раньше была спальней, его и Донни. Опустившись на диван, он услыхал звуки тех лет — не только крики, но и смех. Гэс от природы был угрюмым, но мать была веселой. Донни тоже.

Джон откинул голову и закрыл глаза. Он чувствовал себя уставшим — не телом, но душой: из всех обитателей этого дома остался он один. После бессонной ночи тяжесть этой ноши угнетала его. Сидя на диване, он задремал, как часто случалось в последнее время с Гэсом. Его разбудил приглушенный вскрик. В дверях стояла соседка Далей Хьюитт.

— Ты напугал меня, — проговорила она. — Я только что узнала про Гэса и хотела прибраться, чтобы ты пришел в чистый дом. А ты сидишь на диване точно так же, как сидел он.

Джон пришел в себя не сразу.

— Сколько времени? — смущенно спросил он.

— Восемь. Жаль Гэса. Ты был с ним?

Он кивнул, потом огляделся по сторонам:

— Здесь довольно чисто. Под конец он совсем ослаб. Иди домой, Далей. Возвращайся к детям.

Не успела Далей исчезнуть, как пришла другая соседка — выразить соболезнования. Она не стала входить в гостиную, как и остальные соседи. Они останавливались в дверях, высказывали Джону соболезнования и уходили. Он был тронут. Гэс жаловал соседей не больше, чем своих домашних, однако те посчитали нужным зайти.

Вспомнив о предстоящих похоронах, Джон отыскал пару рубашек и костюм. Он вытащил костюм из шкафа и тронул рукой то место, где ткань оттопырилась. Потом, почувствовав, что внутри что-то есть, отогнул полу пиджака. К вешалке был привязан пластиковый мешок. Джон открыл его. Он был набит газетными вырезками. Старыми, пожелтевшими и недавними, аккуратно сложенными в хронологическом порядке. Отец ни разу не сказал, что любит его, но хранил все написанные им статьи.

Джон со стоном поднялся, вышел во двор и постарался разобраться в своих мыслях.

Это я тебя бросил. Я во всем виноват. Я был плохим отцом.

Джон почувствовал душераздирающую жалость к человеку, страдавшему всю жизнь, — к внебрачному ребенку, который появился на свет в то время, когда незаконное происхождение было клеймом, к человеку, которого он любил лишь за то, что тот был его отцом. Джон опустился на колени в траву.

Выплакавшись, Джон вытер глаза и вернулся в дом. Он засунул вырезки в мешок и повесил на вешалку, чтобы их похоронили вместе с Гэсом. Взял чистую рубашку, галстук, носки, ботинки и поехал домой.

Повесив одежду Гэса в свой шкаф, он сел в каноэ и поплыл к гагарам. Время на озере остановилось, и Джону подумалось, что смерть — всего лишь продолжение жизни. Из года в год птицы возвращаются сюда, чтобы продолжить род, вырастить потомство. Да, случаются и потери. Но в их жизни есть порядок и смысл.

Джон поплыл к Тиссен-Коув. На всем пути его сопровождал зов гагар.

Лили сидела у своего причала. Увидев Джона, она поднялась, словно ждала его.

Через несколько секунд Джон уже стоял на причале, обнимая ее, и это было самое естественное, самое правильное, что он когда-либо делал. Он поцеловал ее, затем еще и еще раз.

Лили повела его в дом, потом вверх по лестнице, к стоявшей на чердаке кровати, и снова это было самой естественной, самой правильной вещью на свете. Лили оказалась еще красивее, чем он думал. Она несла покой, утешение и надежду, и его тело, как никогда, наполнилось жизнью.

В конце концов усталость взяла свое. Согретый теплом ее тела, Джон провалился в глубокий сон.

Гэса хоронили двумя днями позже. В последний путь провожали человека с непростым характером, но церковь была полна. Сюда пришли все жители Риджа, но было много и тех, кто явился из уважения к Джону.

Как и в прошлое воскресенье, Лили с опущенной головой сидела на задней скамье. Она и на кладбище держалась бы подальше от людских взглядов, но Джон взял ее за руку и последовал вместе с ней за гробом. Он держался за ее руку, словно Лили была его единственной опорой.

Священник прочел молитвы, и гроб опустили в землю. Лили чувствовала, как напряжен Джон, но не могла и помыслить о том, чтобы отойти в сторону. Она оставалась с Джоном до тех пор, пока могилу не забросали землей.

Джон думал, что, если часть уважения, которое испытывали в городе к Джону, перейдет на Лили, ей станет легче. Чем больше внимания будут проявлять к ней в Лейк-Генри, тем лучше она себя будет чувствовать, тем скорее решит остаться.

О книге Джон старался не думать. Когда он о ней вспоминал, ему становилось неловко, словно его прежние планы бросали тень на их с Лили отношения. Он хотел, чтобы Лили осталась.

Но если Лили не добьется справедливости, она не останется здесь. У нее есть собственная гордость. Лили не останется в Лейк-Генри только потому, что ей некуда деться. Она сама должна захотеть остаться, а это произойдет лишь в том случае, если наладятся ее отношения с Мейдой. Но он не так давно знал Лили, чтобы вмешиваться в ее отношения с матерью.

В понедельник Джон приехал в редакцию рано утром, связался с церковью в итальянском квартале Питтсбурга и нашел там достаточно пожилого священника, который мог знать Терри Салливана. Священнику было знакомо это имя, но только в связи с недавним скандалом. Он сказал, что Терри никогда не посещал богослужения.

Тогда Джон позвонил в церковь в Мидвилле, но это ему ничего не дало. Никто из священников не помнил семью Салливанов, и, хотя можно было попробовать поговорить с кем-нибудь из мирян, Джон решил обратиться к уже знакомому помощнику директора. По-прежнему горя желанием помочь, помощник связал его с учителем средней школы, а тот — с учителем начальной школы. Рассказы учителей совпадали в одном: обоих восхищало то, что Терри добился успеха, несмотря на трудное детство.