Ольга Строгова - Дневник грешницы Страница 26

А вечером, Жюли, – вечером меня ожидал сюрприз.

После ужина дети были отведены в кабинет графа. О произошедшем в кабинете я узнала от Наташи, которая по собственной воле, безо всяких просьб и намеков с моей стороны, осталась подслушивать под дверью.

Она прибежала ко мне вся красная от волнения и запыхавшаяся и выпалила, что их сиятельства ожидают меня в кабинете. Когда же я поднялась и сделала шаг к двери, она схватила меня за руку.

– Барышня, не спешите!..

– Почему? Разве дети еще не выбрали?

– Выбрали-то они выбрали, но… Анну Леопольдовну они выбрали тоже! Ох, погодите, дайте отдышаться!..

Я налила ей стакан воды из графина. Хитрая девушка вовсе не испытывала трудностей с дыханием, но ей хотелось, чтобы я в полной мере оценила ее усилия.

– Когда Алексей Николаевич спросили детей, с кем они хотели бы заниматься…

Тут Наташа сделала паузу. Я прижала руки к груди. В отличие от Наташи мне не нужно было притворяться взволнованною.

– …то Ваня ответил, что ему больше нравитесь вы, барышня, а Митя… Митя сказал, что Анна Леопольдовна. Еще и добавил – оттого, что Анна Леопольдовна добрая.

– Вот как… добрая…

– Да. А потом их сиятельства послали меня за вами, а Машу – за Анной Леопольдовной. Вот! Потому я и спешила, чтобы упредить вас!

Наташа явно ожидала, что я сделаю ей еще немало вопросов. Или что сразу стану благодарить деньгами или подарками. Вместо этого я глянула на себя в зеркало, заложила за ухо выбившуюся из скромного «учительского» пучка прядь и, молча кивнув Наташе, отправилась к графу.

Детей в кабинете уже не было. Зато там была Анна Леопольдовна. Она сидела, чопорно выпрямив спину и сложив на коленях тощие желтоватые ручки, на самом краешке стула рядом с графиней, свободно раскинувшейся в венских креслах и поигрывающей своими золотыми часиками.

Граф сидел за письменным столом и рассеянно перелистывал уже знакомый мне фолиант с египетскими иероглифами. Увидев меня, он встал и своей изящной, тонкой в запястье, с длинными музыкальными пальцами рукой, смугло-золотистый тон которой еще более подчеркивала снежная белизна манжеты, сделал приглашающий жест.

Обе дамы не удостоили меня ни приветствием, ни даже взглядом.

Я неторопливо расположилась на стуле напротив Анны Леопольдовны, поближе к графу. И лишь тогда он заговорил.

– Анна Владимировна, вы приняты.

Я вздохнула и улыбнулась ему.

– Вы будете заниматься с детьми арифметикой, естествознанием, танцами, живописью и музыкой. А Анна Леопольдовна станет преподавать чтение, письмо, французский и английский языки…

– И Закон Божий, – внушительно добавила графиня.

– Да. И Закон Божий.

«Да ради Бога!» – мысленно воскликнула я. Какая разница, кто и что будет преподавать?!

Главное – я принята! Я остаюсь в его доме! Он, конечно же, неравнодушен ко мне, раз принял такое решение, – ведь никакой нужды сразу в двух гувернантках для детей не было и быть не могло.

– А историю? – спросила я вслух, вспомнив свою любимую науку. – Кто будет преподавать им историю?

– Историю буду преподавать я, – спокойно ответил граф; он-то, в отличие от меня, прекрасно владел собой. – Но, возможно, Анна Владимировна, мне и в этом понадобится ваша помощь.

Ах, Жюли, возвращаясь из кабинета графа я не шла к себе, а летела… И уже нет нужды объяснять тебе почему.

Но Анна-то Леопольдовна какова?!

30 декабря 1899 г.

«В этом суть всякого воспитания, – усмехнулась Ирина Львовна, отложив в сторону распечатку и с удовольствием потягиваясь. – Кнут и пряник. Подкуп, лесть и угрозы. Тебе, моя милая Аннет, придется еще многому научиться. Но в одном ты права – он к тебе неравнодушен. Остальное лишь вопрос времени».

Время же у Анны было. Судя по дате рождения вашей с графом дочери Елизаветы, которой суждено полвека спустя стать бабушкой Карла, еще около трех месяцев.

А вот у меня… Три дня? Семь?

Сегодня мы возвращаемся в Москву. Там Карл, с присущей ему энергией, примется за поиски оставшихся писем и, без сомнения, скоро их найдет.

После чего уедет к себе на родину.

Или – тоже уедет, но… не сразу.

Ирина Львовна, сдвинув брови, посмотрела на себя в зеркало гостиничного трюмо.

«Если бы все решала внешность или, скажем, молодость, шансов у меня не было бы никаких», – честно сказала себе она.

К счастью, для Карла эти обстоятельства не являются определяющими – иначе разве он сошелся бы с сорокашестилетней Аделаидой? Разве потом женился бы на ней? Правда, она ждала его ребенка… Но женился он не только потому, что порядочный человек. А потому, что испытывал к Аделаиде определенные чувства.

Может, и сейчас еще испытывает, хотя… Четыре года разницы в возрасте и три года брака должны были сделать свое дело. «Что ж делать? Жена стареется, а ты еще полон сил» – так, кажется, писал Лев Толстой?

Впрочем, на это лучше не рассчитывать.

А на что можно рассчитывать?

Ну, он испытывает к ней, Ирине Львовне, глубокую и искреннюю симпатию. Она эта знает. Она это чувствует. Пусть даже он думает, что симпатия эта чисто братская.

Затем – он умеет видеть то, что находится за внешней оболочкой. А за довольно-таки невзрачной, если не считать темно-зеленых глаз, внешней оболочкой Ирины Львовны скрывается для опытного исследователя много неожиданного и интересного.

Взять хотя бы то, что она – писатель. Женщина-литератор. И не просто писатель, а личный его, Карла Роджерса, биограф.

И поэтому – тут Ирина Львовна радостно улыбнулась – «то, что нам мешает, нам поможет»!

Его порядочность. Его честность. Его верность данному слову.

Мы ведь заключили пари.

Которое он неизбежно проиграет. И ему придется платить.

А уж она, Ирина Львовна, сделает все, чтобы расплата стала для него не тяжким бременем, а удовольствием… причем легким, безопасным и тайным для всех. А там… там – мы посмотрим.

Ирина Львовна подмигнула своему отражению в трюмо и взяла в руки очередной лист.

Милая Жюли, теперь, когда ты знаешь о главном, то есть о том, как определилось мое ближайшее будущее, я хочу рассказать тебе кое-что об Алексее. Точнее, о том, как они познакомились с Мирославой и как болгарская княжна сделалась женою русского офицера.

Обо всем этом мне сообщила Наташа, опять-таки – без особых просьб с моей стороны. Мне стоило лишь намекнуть, и она немедленно выложила все, что знала сама и о чем болтали другие слуги.

Наташа, видимо, пользовалась особым расположением камердинера графа «Якова Осипыча», или, по-настоящему, – Якуба ибн Юсуфа. Этот Якуб ибн Юсуф был по происхождению не турок, а босниец, из янычар. В янычарские полки, оказывается, принимали мальчиков, увезенных с покоренных турками земель; то есть сначала их обращали в мусульманство, обучали военному делу, а уж потом они вливались в «непобедимое войско пророка». Причем, если я правильно поняла Наташу, делали это по собственной воле. А может, у них, навсегда оторванных от родителей и родной земли, просто не было другого выбора?