Найо Марш - Убийство по-римски Страница 27

Ван дер Вегели — чета гротескная и интересуют меня чрезвычайно, как, думаю, заинтересовали бы и тебя. Гротескная? Нет, слово неточное. Мы ведь оба любим этрусские древности. Помнишь? Помнишь бородатую голову в венке в музее Баррако? Помнишь улыбающиеся губы в форме (это только что пришло мне в голову) птицы в полете? И тонкая полоска усов, повторяющая и подчеркивающая изгиб губ? И широко раскрытые глаза? Какое забавное лицо, мы тогда подумали, но, может быть, зверски жестокое? И это, заверяю тебя, портрет барона Ван дер Вегеля. И наряду с этим вспомни нежную, гармоничную пару на саркофаге с Виллы Джулия: воплощение удовлетворенной любви. Вспомни покровительственно поднятую руку мужчины. Поразительное супружеское сходство, ширина плеч, ощущение завершенности. И это, заверяю тебя, портрет Ван дер Вегелей. Может быть, они голландцы по рождению, но провалиться мне на этом месте, если они не этруски по происхождению. Или по природе. Или по какой другой причине.

Общее впечатление от Ван дер В., тем не менее, фарсовое. Их неуклюжий английский или, если уж на то пошло, ломаный французский способны вызвать смех. Помнишь рассказ Мопассана об английской девушке, которая становилась нуднее и нуднее по мере совершенствования во французском? Произношение баронессы, как сказал бы скотина Кеннет, годится только для осмеяния.

По-моему, их присутствие в группе наименее удивительно. Они жадные и беспощадные любители достопримечательностей и фотографирования, и их запас энтузиазма неисчерпаем. Можно ли то же сказать об их денежности, это вопрос.

Майор Суит. Только подумай, с чего это майор Суит выложил полсотни на такого рода увеселительную прогулку? На первый взгляд, он карикатура, музейный экспонат: тип офицера индийской армии, который лет тридцать назад был мишенью для насмешек за крики «квай хай?»[32] туземному слуге и всегдашнее «черт возьми, а?». Мне это кажется неубедительным. Он злобный, по-видимому, любитель выпить и бабник. Как, к своему неудовольствию, обнаружила юная Софи в митраистском подземелье. Он яростно, агрессивно, пугающе антирелигиозен. Имеется в виду любая религия. Он сваливает их все в кучу, багровеет и, выводя свой довод из таинств, языческих или христианских, заявляет, что все они основаны на людоедстве. Какого дьявола он разорялся, чтобы осматривать два уровня христианства и митраистский подвал? Только чтобы хорошенько поглумиться?

И, наконец, Барнаби Грант. На мой взгляд, главная загадка в группе. Особенно не раздумывая, скажу (и вполне серьезно), что не способен найти рациональной причины, с чего бы ему подвергать себя изощреннейшей пытке (а это ясно видно), если только Мейлер не нажал на него как следует. Шантаж. Это вполне может быть одним из побочных источников дохода для Мейлера и прекрасно увязывается с наркобизнесом.

И на закуску мы имеем дикобразную Виолетту. Видела бы ты Виолетту с ее «cartoline — поста-карда» и пышущее злобой лицо гарпии под черным платком! Квестор Вальдарно может отмахиваться от нее замечаниями о злобных торговках открытками, но могу поклясться чем хочешь — она одержима бешенством. Что до слов Софи Джейсон, что она видела тень Виолетты на стене около каменного саркофага, то, по всей вероятности, она права. Я тоже видел тень. Преломленную, искаженную, но с лотком, в платке и с поднятым плечом. Конечно, это дело темное, или меня зовут Ван дер Вегель.

И я полагаю, Вальдарно прав, что Мейлер мог прошмыгнуть под носом отца Дениса и его мальчиков. Там есть за чем спрятаться.

Ничем не могу подтвердить мое мнение, но думаю, он этого не делал.

По той же причине Виолетта могла пробраться внутрь, и я думаю, она это сделала. Но выбралась ли наружу?

Это тоже другой разговор.

Сейчас очень теплый вечер, уже четверть девятого. Я ухожу из моего пятизвездочного номера в пятизвездочный коктейль-бар, где надеюсь пообщаться с леди Б. и ее племянником. Оттуда нас отвезут в «Джоконду», и там мы, возможно, будем есть куропатку со страсбургским пирогом и запивать ее жидким золотом. За счет Мейлера? Предположительно — да.

Продолжение загадочной истории будет завтра. Будь здорова, родная моя».

Глава пятая

Вечер

Они отужинали при свечах за длинным столом в саду. Между густолиственными ветвями далеко внизу сиял Рим. Он походил на собственную модель, выставленную на черном бархате и так искусно подсвеченную, что все его знаменитые достопримечательности сверкали в оправе света, как драгоценности. По ночам Колизей освещается изнутри, и на таком расстоянии он был не руинами, но казался таким живым, что через его многочисленные выходы вот-вот могла бы хлынуть толпа, пропитанная зловонием цирка. Он был невероятно красив.

Невдалеке от их стола находился фонтан, перенесенный сюда в отдаленные времена со своего изначального места в старом Риме. В середине его в ленивой позе возвышался Нептун — гладкий, величественный, обнаженный, он от нечего делать перебирал пальцами длинные колечки бороды. Его поддерживали тритоны и всевозможные чудовища. Из них били струи, летели брызги, стекали капли, которые затем водяными завесами ниспадали из бассейна в бассейн. Запахи воды, земли и растений смешивались с табачным дымом, кофе, косметикой и ароматами вин.

— С чем все это сравнить? — спросила Софи Гранта. — Все это великолепие? Я никогда не читала Уйду[33], а вы? И что бы там ни было, это нечто отнюдь не викторианское.

— А как насчет Антониони?

— Ну, пожалуй. Но совсем не «Сладкая жизнь». Я до сих пор не чувствую ни малейшего намека на упадок нравов. А вы?

Он не ответил, и она посмотрела через стол на Аллейна.

— А вы? — спросила она его.

Взгляд Аллейна упал на руку леди Брейсли, лежавшую на столе как что-то ненужное. Изумруды, рубины и бриллианты сверкали на дряблой коже, на тыльной стороне кисти набухли вены, перстни сбились на сторону, а ее длинные ногти — неужели они настоящие, подумал он и увидел, что нет, — впились в скатерть.

— Вы ощущаете деградацию общества? — настаивала Софи и вдруг, очевидно осознав присутствие леди Брейсли и, может быть, Кеннета, покраснела.

У Софи был цвет лица, которым восхитились бы английские поэты XVII века, — розовая краска смущения нежно приливала к прозрачной коже. При свечах глаза ее лучились, а вокруг головы было сияние. Она была естественна, как полевой цветок.

— В этот миг — ничуть, — ответил Аллейн и улыбнулся ей.

— Прекрасно! — сказала Софи и обратилась к Гранту: — Тогда мне можно не стыдиться, что я так развлекаюсь.