Татьяна Устинова - Седьмое небо Страница 29

“Выходит, ошибся, Тимофей Ильич? Выходит, неправильно ты считал…”

— Тимофей Ильич, Шубин Егор Степанович, — тихо доложила секретарша. Тимофей кивнул, как будто она могла его видеть, и она, как всегда, поняла все правильно.

Шубин был бледен до зелени. “Трусишь? — подумал Тимофей с неприязнью. — Правильно делаешь, что трусишь”.

— Садитесь, Егор Степанович, — предложил Кольцов. — Может, вы мне объясните, что задела описаны в статье “Закон есть закон”, которую сегодня напечатала газета… — Он наклонился, рассматривая название газеты, которое позабыл.

— “Время, вперед!”, — подсказал Шубин. Голос у него был совершенно спокойный.

— Да, — согласился Тимофей Ильич вяло, — “Время, вперед!”. И имейте в виду, Егор Степанович, если даже десятая часть того, что там написано, — правда, вам лучше немедленно встать, ближайшим рейсом улететь на Соловки и постричься в монахи. Если же там хотя бы половина правды, то постригаться в монахи вам уже поздно.

— Тимофей Ильич…

— Я никогда не угрожаю, — перебил его Кольцов и улыбнулся. — Я просто обещаю…

Егор дошел до двери в свою приемную и секунду постоял, взявшись за начищенную до блеска медную ручку. Он брался за нее тысячу раз, никогда не обращая на это внимания, а сегодня, почувствовав ладонью ее гладкие, полированные завитки, он почему-то отчетливо понял, что все: его жизнь кончилась.

Он не думал об этом, пока читал эту гадкую статью — целый разворот! — в утренней газете, он не думал: об этом, когда позвонили из приемной шефа и попросили срочно вернуться на Ильинку, не думал, подрезая все подряд машины на Садовом кольце. Почему-то он был совершенно уверен, что, как только он скажет шефу, что все это неправда, тот вздохнет с облегчением, пожурит, что Егор был неосторожен с прессой, и отправит работать. Ну, может, поорет немного.

И еще Егор Шубин был уверен в том, что его многолетнее, верой и правдой, служение шефу и родной компании, его безграничная компетентность и гранитная, многажды подтвержденная преданность не могут в одну секунду потерять всякое значение. Идиот. Придурок.

Он открыл дверь собственной приемной, и обе его секретарши в испуге порскнули в разные стороны, так что даже упала и покатилась по иранскому ковру стильная подставка для карандашей. На столе была раскинута проклятая газета, которую они, видимо, только что обсуждали.

Все уже всё знали, и это было невыносимо. Раньше Егор Шубин и не подозревал, что это так тяжело — чужое любопытство, смешанное с осуждением, злорадством и еще чем-то радостным вроде “и ты туда же, голубчик!”.

Он почти не мог дышать, и ему страшно было даже подумать о том, как он выглядит со стороны. Следом за ним в приемную вошел один из охранников шефа, который ходил за ним по пятам, как караульный за арестантом. Впрочем, почему — как?

Егор Шубин уже почти арестант, а этот безразличный парень с водянистыми, невыразительными глазами и есть караульный.

— Доброе утро, — сказал Егор сухо и смутно удивился тому, что еще может говорить. — Мне нужно забрать свои веши.

Секретарши смотрели на него, как бандерлоги на удава Каа из книжки про Маугли. Егор отвернулся.

— Я могу зайти в кабинет? — спросил он у охранника. Не глядя на него, охранник покачал головой. Очевидно, ему было противно, что приходится разговаривать с Егором Шубиным.

— Все, что нужно, вам принесут секретарши. — Он замялся, словно ему на миг стало неудобно. — Приказ Тимофея Ильича, Егор Степанович… Извините.

Егор кивнул.

Нужно быстро со всем этим покончить. Нужно выйти отсюда, добраться до машины, а там как-нибудь. Нужно просто пережить этот момент. Как-нибудь пережить, и все.

— Соберите мои личные вещи, — сказал Егор секретарше Юле, которая таращилась на него и, кажется, даже не дышала, — Кассеты, проигрыватель, телефон, лэп-топ…

— Лэп-топ останется здесь, — перебил его охранник. — Простите, Егор Степанович.

Зачем он извиняется? Егор Шубин умер, его нет, извиняться не перед кем.

— Поторопитесь, пожалуйста, — велел мертвый Егор Шубин секретаршам. Обе они устремились в кабинет, как будто сообразив наконец, что от них требуется, и тут настежь распахнулась тяжеленная дубовая дверь и в приемную шагнул Барышев. Кто-то из коридора, из-за его спины жадно заглядывал в приемную, и он досадливо захлопнул за собой дверь.

— Привет, — коротко бросил он охраннику. — Ты чего делаешь, Егор Степаныч?

— Собираюсь, — ответил Егор холодно. Только Барышева ему сейчас и не хватало для полного счастья! — Ты разве не видишь?

— Вижу, — подтвердил Барышев. — Да я не про то. Ты чего делать-то собираешься?

Егор посмотрел на него.

— Егор Степаныч, — несколько иным тоном произнес Барышев, — ты же знаешь батяню. Знаешь, как он может… под дых дать. Успокоится, отойдет, и можно будет во всем спокойно разобраться.

— В чем? — спросил Егор и потер глаза под очками. — В чем разобраться, Николай Николаевич? В этом-то и вся прелесть хода, что разбираться, собственно говоря, не в чем. Договоров, на которые ссылаются в статье, у меня нет. Можно тут все обыскать четыре раза — у меня нет этих договоров. Что-то такое я помню про фирму “Континенталь”, которая там к месту и не к месту поминается, но это не моя фирма, я через нее ничего не покупал и не продавал…

— Ну? Это и есть самое главное. Тебе нужно батяне доказать, что ты его не… того… Что ты у него ничего не крал и его именем в своих делах не прикрывался…

— Николай Николаевич! — Егор вернул очки на место. Он сдерживался из последних сил, а сдерживаться еще предстояло долго. — Я не могу это с тобой обсуждать. Я… не готов. Я только утром обо всем узнал, да и то случайно, потому что мне в “Саатчи” попалась на глаза эта гребаная газета. Кольцов меня уволил, что будет дальше, я не знаю. Он дал мне неделю срока на то, чтобы я разобрался в ситуации, а потом он будет действовать по своему усмотрению. — Егор улыбнулся, рассматривая встревоженное лицо Барышева. — Я не имею представления о том, кто решил меня… сместить. Пока я никакого выхода из положения не вижу.

— А ты не допускаешь, что это все журналисты устроили? — Барышев оглянулся на открытую дверь кабинета, где со стеклянным звоном что-то упало и разлетелось в разные стороны.

— Нет, — отрезал Егор. — Не допускаю. Прости меня, Николай. Я правда ничего пока не соображаю.

— Еще бы, — пробормотал Барышев. — Ладно, Егор Степаныч, не дрейфь. Меня на два батяня вызвал, я с ним попробую поговорить и вечерком позвоню тебе. Так что ты телефончик не выключай. И постарайся спокойно все обдумать.

— Ладно, — пообещал Егор, — постараюсь. — Как только за Барышевым закрылась дверь, из кабинета разом показались обе секретарши. У одной в руках была огромная коробка, у второй два каких-то пакета.