Анатолий Маляров - Престижный студент Страница 3

Я пячусь к двери, он идет за мной, вальяжно подает большую налитую руку. Я стыжусь и упускаю случай.

– Дай вам Бог здоровья.

Упоминание Бога приостанавливает старика, делает его взгляд проникающим и прощальным. Он толст, потому издали кажется несколько ниже ростом, но рядом с моими метром восемьдесятью он не ниже.

– Ты знаешь хоть одну молитву?

– Э-э… ум… «Отче наш»…

– Даже если не знаешь ни одной, сходи во Владимировский собор и поговори с Богом своими словами…

– Я попрошу… я помолюсь за ваше здоровье…

– И за мое, и за свое… и за Украину. – Молчит. Как-то отстраненно, вроде брезгливо берет меня за плечо, не умея прятать обиды, говорит: – Не стесняйся украинского языка. – Поворачивает меня лицом к ступенькам вниз и толкает: – Прощевай!

За спиной в скважине долго копошится ключ, рука не слушается больного. Наконец все стихает, я уже думаю не о нем, а о его соседе через лестничную клетку. Пойду в собор и помолюсь, чтобы доброта Юрия Васильевича перекочевала в ближайшую квартиру, к Ткаченко, и угнездилась в сердце всесильного директора.

Каждое утро и каждый вечер я ходил на бульвар Шевченко, под высоким куполом становился против иконостаса и молился. А в институте меня примеряли к моей будущей судьбе.

Слушают еще раз мое чтение. Бракуют: на актерский не гожусь.

Беседуют и смотрят сцену из «задуманного мною спектакля». Бракуют.

Листают все, что я писал давно и сегодня, еще беседуют. Вздыхают.

Последним вздыхает Семен Ткаченко и – пишет приказ о моем зачислении на первый курс театроведческого факультета.

Еду на неделю домой. Вру о блестяще выдержанных экзаменах. О неведомом факультете помалкиваю – театральный институт, и все тут, даже в рифму. На людях ликую, наедине хватаюсь за соломинку: я не дочитал до конца даже «Евгения Онегина», даже «Назара Стодолю». Читаю. Я не знаю, на что ориентировать мозги: ведь не видел ни одного профессионального спектакля, не знаком ни с одним артистом, кроме тех, что занимались мной – абитуриентом. Знаю, что на моем курсе подготовленные и развитые горожане. Сын заместителя директора киностудии, хозяин не только мебели, реквизита, костюмов, которые я вижу в украинских кинофильмах, но и всего того, что там пьют, едят. Женя Мокроусов проговаривается, что его папа любимец актрис, пьет за их здоровье с их туфелек… Дочка профессора академии, специально, с пятого класса, занималась историей и теорией драматического театра. Лида Снегур и смотрит на всех свысока, все на «отлично» сдала при поступлении… Тадик Павленко хоть и пасынок, но любимый и единственный в доме знаменитого, старейшего адвоката столицы. Одна комната – сорок квадратных метров, библиотека из полторы тысячи книг…

Самые слабые – Митя Кучерюк, парень из глубинки, ископаемый хохол, но и он год прозанимался на актерском факультете, просмотрел полсотни спектаклей, побывал на репетициях, знает «за руку» всех молодых артистов города… и тезка мой, Коля Бондарчук, скромный талантливый коротышка с роскошным тенором. Не прошел на актерский только потому, что во младенчестве упал с высокого и правая лопатка вывернута. Есть еще Слава Божик, человек-загадка. Молчальник, аккуратист, во всем западно-украинском: сорочка с тонкой вышивкой, пиджачок с польского плеча, манеры лесоруба. Умен, скрытен. Все, что про него знаем: Слава Божик. Где живет, чем питается, кого любит, кого люто ненавидит – за семью печатями.

Было еще два еврея. Остался один – Аркадий Косинский, высокий мотогонщик, сухощавый, любезный, старше всех и потому нагловатый.

2

Крохотная аудитория на четвертом этаже, подковой расставлены столики – каждый на два студента. Нас пока десять, подозреваю, что подбросили из провалившихся на режиссерский факультет. Напротив – крохотная кафедра. Слева – окно на Крещатик: Крытый рынок, стереокино, перекресток бульвара Шевченко.

Конец ознакомительного фрагмента.