Анна и Сергей Литвиновы - Предпоследний герой Страница 30

Даже странно, что все это было лишь вчера – море, моторка, катраны… Но было, было!… Вон, у нее даже одежда морем и акулами пропахла… Сейчас бы заехать домой, принять ванну, переодеться… Но нет, надо спешить. Может, каждый час дорог…

Настя хотела начать лечение матери немедленно.

«Даже если есть один шанс из ста… Один из тысячи… Один из миллиона… Все равно я должна попробовать, – думала она. – Не ради матери. Вернее, не только ради нее. Ради себя. Я должна сделать это – во имя нашего, вдруг возникшего, взаимопонимания – возникшего только сейчас, через двадцать пять лет после моего рождения. Сейчас, когда мать одной ногой (чего уж там лукавить!) находится в могиле… Ох, как жалко было бы это взаимопонимание утерять – теперь уже безвозвратно, навсегда…»

За немытым окошком «Волги» мелькали скучные пригороды. У метро «Юго-Западная» стояла гигантская очередь за сигаретами.

«Кто знает, – размышляла Настя, – может, панацея покойного Николая Арсеньевича действует, только когда она свежеприготовлена? Или – что скорее! – не действует вообще?… И его рецепт, и те его дневники конца сороковых годов есть на самом деле не что иное, как врачебная ошибка? Прекраснодушное заблуждение?»

И Настя снова погрузилась в воспоминания бурного вчерашнего дня.

…Энергии Кирилла Никитича мог позавидовать любой молодой человек. Они пришвартовались на лодочном причале курортного городка Суджук, и он бодро зашагал с двумя хозяйственными сумками улова в гору к больнице – Настя едва за ним поспевала. Потом договаривался со знакомой врачихой – у деда, кажется, всюду были знакомые… Потом колдовал в больничной лаборатории над рыбой – сортировал, кромсал, варил, остужал… У Насти уже слипались глаза, она засыпала – и просыпалась – свернувшись калачиком в колченогом кресле, а Никитич все работал, надев чужой белый халат… За окном давно стемнело, горела одна настольная лампа, и Насте дед спросонья казался алхимиком, изобретающим эликсир жизни в своей средневековой лаборатории…

Сегодня утром, когда Кирилл Никитич уже провожал Настю на самолет, она с тревогой спросила его:

– Как же вы будете теперь – с теми парнями? С теми, что за мной следили? И квартиру Сенькину ограбили? Они ведь наверняка дознаются, что это вы мне помогали!

Дед разулыбался:

– Красавица, не бери в голову! (Так, кажется, у вас, у молодых, принято говорить – «не бери в голову»?) Знаю я прекрасно, кто за всем этим стоит.

– И кто же?

Старик пренебрежительно махнул рукой:

– Колька Евстафиади. Наш местный кооператор. У него тут у единственного в Южнороссийске медицинский кооператив есть. Видать, он где-то про лекарство наше прослышал, да и решил его себе прикарманить. Но ты не волнуйся, я с ним договорюсь.

– Как?

Дед Никитич усмехнулся:

– Я со стариком Евстафиади (отцом Колькиным) – царствие ему небесное! – на парковой магистрали в шахматы играл. И на рыбалку ходил. А самому Кольке, когда тот маленьким был, – ситро с пирожными покупал. Так что он меня уважает и трогать ни в коем случае не станет… А тем более – за такую эфемерную вещь, как рецепт…Так что ты за меня не бойся. И за себя тоже не бойся. Это в Южнороссийске Евстафиади король – а до Москвы добраться у него руки коротки… И потом, Евстафиади – кооператор, а значит, жулик, конечно, – но жулик благородный… Убивать и пытать за какой-то там рецепт не станет.

– А почему тогда мы сразу с ним не договорились?! – воскликнула Настя. – Зачем у меня сумочку было вырывать? Квартиру Сенькину грабить?

Дед Кирилл пожал плечами:

– А он нетерпеливый, Евстафиади. Южный человек, горячий. Потомок эллинов… И ты нетерпеливая – потому что москвичка. Все бегом, с наскока… Мы бы с ним, Евстафиади, конечно, обо всем бы договорились – ты, да я, да он… Но для этого тебе пришлось бы с ним две недели водку пить, разговоры разговаривать, уважение оказывать… А у тебя же все срочно…

– Конечно, – пробормотала Настя. – Мать ведь…

– Вот и я о том…

– А вы мне обязательно сегодня же позвоните, ладно? Расскажите, как вы обратно до Южнороссийска добрались. И осторожней плывите, пожалуйста. Как это говорится? Семь вам футов под килем.

Они последние оставались перед пассажирским контролем аэропорта. Все прочие улетающие уже теснились в накопителе. Толстая служительница воздушных врат с беспричинной ненавистью оглядела парочку – Настю с дедом Кириллом – и рявкнула: «На посадку на Москву проходим, опаздывающие!»

Настя – не ожидая от себя этого – вдруг кинулась деду на шею и расцеловала его в обе щеки, успевшие за ночь порасти седой колючей щетинкой: «Спасибо вам, дедуленька!»

– И тебе спасибо, красавица.

– Мне-то за что? – улыбнулась она.

– А за то, что я нужен тебе оказался, – пробормотал старик.

Кажется, глаза его – так же, как и Настины – были на мокром месте.

…Погруженная в воспоминания, Настя не заметила, как такси долетело до центра столицы. Дорога заняла всего-то минут сорок.

На Манежной площади шумел небольшой митинг, народ перед гостиницей «Москва» размахивал трехцветными старороссийскими знаменами и скандировал: «Ель-цин! Ель-цин!» – однако движение транспорта было не перекрыто. Молоденькие милиционерики, скучая, ограждали собрание.

По улице Горького хмуро шел народ. Очередь высовывалась и из дверей «Филлиповской» булочной, и из дверей «Елисеевского». На «Пушкинской» взбудораженные люди гужевались под окнами редакции «Московских новостей».

– Что-нибудь случилось тут в Москве? – поинтересовалась она у таксиста.

– Ничего особенного, – буркнул молчаливый таксист. – Неформалы опять бесятся.

Такси развернулось внизу под кинотеатром «Россия» и, пересекши улицу Горького, въехало на Большую Бронную. Кафе «Лира» давно закрыли, и недавно на том самом месте открылся первый в Союзе ресторан (как его называли) «Макдоналдс» (Настя там еще ни разу не была – боялась четырехчасовых очередей). Распугивая гудками огромную очередь за американскими котлетами (очередь охраняли загородки и милиция), таксист протиснулся к истоку Большой Бронной и вскоре затормозил у бывшего Настиного дома.

…Мать встретила Настю хмуро.

– Где ты пропадала? – неласково спросила она с порога.

Даже в тусклом свете прихожей было видно, что матери стало хуже.

В люстре в коридоре светилась всего одна лампочка. («Остальные перегорели, а лампочки сейчас дефицит…»)

Мать еще больше похудела, щеки запали сильнее, кожа пожелтела. Сегодня с утра Ирина Егоровна, похоже, даже не приводила себя в порядок (что было немыслимо и представить себе до болезни!). Она, кажется, и не причесывалась.