Антон Леонтьев - Еще один знак зодиака Страница 30

Лидочка, прибыв на курорт, немедленно пожаловалась на легкое недомогание, которое осмотревший ее врач (подкупленный Владимиром) объявил острой реакцией на изменение климата и в качестве «средства лечения» выписал разноцветные сладкие плацебо-dragees и заявил, что молодой супруге вредно находиться на воздухе, а надо соблюдать постельный режим. Тот же эскулап посоветовал Адриану Георгиевичу не докучать Лидочке своим присутствием, а лучше принимать минеральные воды или от души развеяться в игорных домах, коих в Варжовцах было несметное множество.

Посредством такого нехитрого трюка и с помощью жадного доктора Лидочка и Владимир Сипягин избавились от общества скучного моего батюшки и, пользуясь тем, что большую часть дня тот проводил вне отеля, заботясь о покое жены, предавались играм Амура на супружеской кровати в номере-люкс.

Им сопутствовала удача — Адриан Георгиевич, впервые за многие годы вновь почувствовавший себя счастливым, был до такой степени слеп, что ничего не замечал. Три недели показались ему одним часом, полным блаженства. То же могла сказать и моя матушка, которая ежедневно принимала в своей спальне молодого графа. Что же касается моего отца, то, ссылаясь на мигрень и апатию, она отвергала его, лишь дважды за четыре недели уступив его законным супружеским притязаниям.

Судьба — большая насмешница, поэтому неудивительно, что я была зачата именно в Варжовцах, у лазурного Адриатического моря, на шелковых простынях отеля «Palais de la Mer». Но воистину удивительно, что моим отцом стал все-таки Адриан Георгиевич, осчастлививший мою матушку всего дважды, а не молодой граф Владимир Сипягин, побывавший в объятиях Лидочки несчетное количество раз. Объяснялось это просто — в детстве любовник моей матери перенес свинку, в результате чего был неспособен к воспроизводству потомства, о чем, разумеется, не подозревал, оставаясь пылким и страстным молодым человеком двадцати четырех лет от роду.

Трио (мой отец, моя мать и граф Сипягин) отправились в Россию, каждый довольный проведенным в Герцословакии медовым месяцем. По возвращении в Москву Лидочка принялась за обустройство нового семейного гнезда, не отказываясь от частых встреч с возлюбленным. Молодой граф поселился у своей троюродной тетушки, которая была соседкой Адриана Георгиевича, и едва ли не ежедневно проникал через потайную калитку в сад особняка моих родителей. Так возникло то, что во фривольных французских романах именуется метким выражением marriage a trois.[3]

Лидочка и Владимир до такой степени были увлечены друг другом, что потеряли всяческую бдительность. Они самоуверенно считали, что если их никто не разоблачил раньше, то не разоблачит и в дальнейшем. Правда, несколько раз их едва не застали в пикантной ситуации слуги, а однажды Владимиру пришлось спрятаться под кроватью, когда Адриан Георгиевич вдруг неожиданно вернулся домой из адвокатской конторы, чтобы преподнести своей жене безделушку — сапфировый браслет.

Когда Лидочка поняла, что беременна, и врач подтвердил это предположение, она ни секунды не сомневалась, что носит под сердцем сына или дочь от своего ненаглядного Володечки, а не от «старого сатира», как и она теперь за глаза именовала старого мужа. Этим ребенком была я.

Адриан Георгиевич, узнав, что у жены появится ребенок, первый раз за многие годы вознес благодарственную молитву. Радовался несоизмеримо и тот, кого Лидочка считала истинным отцом, ее любовник Владимир Сипягин. Каждый был доволен сложившейся ситуацией, и ничто не предвещало катастрофы, но та не заставила себя ждать.

Сначала по московским салонам поползли нехорошие слухи: говорили, что молодая мадам Мельникова, в девичестве княжна Чесуевская, обманывает своего мужа. Как обычно и бывает, о преступной связи знали все. За исключением моего батюшки. Когда же наконец кто-то из любезных его друзей сообщил ему эту весть, то отец вспылил и вызвал «гнусного обманщика» на дуэль. Только вмешательство прочих именитых москвичей разрядило обстановку — они unisono заверяли отца в том, что никто не замышляет интригу против его молодой жены, и указали на то, что граф Владимир Сипягин давно похваляется тем, что наставил рога «старому сатиру».

Как ни многочисленны были свидетели, как ни сильны были косвенные доказательства, мой отец не желал верить в то, что его обманывали. Как юристу ему требовалось конечное, неопровержимое, ультимативное доказательство — вины или невиновности супруги. Он счел невозможным напрямую задать вопрос Лидочке, поэтому, скрепя сердце, решил прибегнуть к иным, недостойным, как он считал, методам.

Он тайно от жены собрал всех слуг дома и отдал приказание внимательно следить за происходящим и обо всем докладывать ему. Одному из лакеев он велел спрятаться в саду, недалеко от потайной калитки, ибо именно таким образом, согласно все тем же слухам, любовник Лидочки проникал в дом.

Однако к тому времени моя матушка была на сносях, и встречи бесстыдных обманщиков прекратились. Вместо этого они обменивались посланиями, в которых бесстыдно предавались любовным фантазиям и строили планы того, что произойдет, когда моя матушка разродится.

Письма передавались через верную камеристку матушки, которую она привезла в Москву из отцовского имения. Та была верна Лидочке, как рабыня своей госпоже, и каждый день, отправляясь то на рынок, то по лавкам, заглядывала в особняк троюродной тетушки графа Сипягина, чтобы передать ему послание и получить на обратном пути ответ.

От одного из старых лакеев не ускользнуло, что камеристка ежедневно куда-то уходит и слишком долго задерживается. Он доложил об этом батюшке, и тот отдал приказ проследить за девицей. Когда вскрылось, что она в числе прочего посещает и особняк родственницы Владимира Сипягина и, по всей видимости, обменивается там посланиями, отец велел в следующий раз, когда девица направится из особняка, доставить ее к нему в кабинет.

Так и произошло. Отец заметил, что камеристка чрезвычайно волнуется и путано отвечает на его вопросы, все запахивая на груди теплый ватник. Она походила на свидетельницу, дающую в суде ложные показания. Тогда отец напрямую спросил ее, служит ли она курьером между его женой и графом Сипягиным. Камеристка принялась с жаром все отрицать, однако появившийся лакей пристыдил ее, обвинив во вранье. Окончательно запутавшись, деревенская молодуха разрыдалась, но по-прежнему твердо стояла на своем, ибо была чрезвычайно предана моей матушке.

Тогда раздосадованный отец отдал приказание обыскать камеристку, справедливо полагая, что письмо, переданное ей матушкой, та прячет где-то на теле. Несколько женщин, работавших в особняке, с остервенением напали на несчастную и, сломив ее сопротивление, стянули ватник, из-под которого выпал длинный розовый конверт, благоухавший жасминным маслом.