Ирада Нури - «Шанталь» Страница 30

Будучи высокообразованной женщиной, она уже давно снискала славу главного критика парижского высшего общества, которое откровенно побаивалось острот прекрасной куртизанки. Поговаривали, что сам Людовик XIV, которому тщательно докладывали о всевозможных событиях в его королевстве, частенько интересовался: «А что сказала по этому поводу Нинон?»

Однажды, когда мадам де Ментенон предложила ей место при дворе, «царица куртизанок» ответила: «При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию…» Позднее, эту фразу не цитировал разве что немой.

Заметив сидящего в стороне от остальных симпатичного молодого человека, лениво поигрывающего кисточкой, свисающей с перевязи, Нинон, подхватив с подноса наполненный вином бокал, игривой походкой подошла к нему:

– Дорогой Ламмер, вы снова скучаете? Неужели столь блестящее общество, собравшееся нынче вечером, не способно развеять вашу хандру? – изящным жестом, она протянула ему бокал, который он поспешил одним залпом опрокинуть в себя, чем вызвал лёгкий смех хозяйки:

– Ну же, дорогой Ренард, поделитесь со старым другом своими невзгодами. Отчего столь знатный и привлекательный молодой человек выглядит так, будто выпил целую бочку уксуса? Хотя, нет, дайте, я угадаю… Хм, готова побиться об заклад, что ваша матушка снова подняла вопрос о женитьбе, я права?

Два ярко-алых пятна выступивших на его щеках, лучше любых слов подтвердили её догадку. Когда-то, они были любовниками. Покоренная красотой и пылкостью четырнадцатилетнего Ренарда, Нинон взяла на себя обучение юноши таинственной науке любви.

Вскоре, под чутким руководством своей непревзойденной наставницы, юноша настолько вошел во вкус, что принялся испытывать чары соблазнителя на всех представительницах женского пола, какие только имели счастье встретиться на его пути. Десятки рогоносцев-мужей и не подозревали, что в то самое время, когда они мирно почивали в своих постелях, их дорогие женушки сладострастно стонали в объятиях юного искусителя.

Несмотря на прошедшие годы и уже давно прекратившуюся любовную связь, Нинон и Ренард де Сежен смогли остаться друзьями. Ей одной он доверял свои секреты и не стеснялся спрашивать совета, зная, что всегда может рассчитывать на её помощь. Вот и сейчас, после очередного разговора с матерью, которая поставила ему просто невыносимые условия, он не нашел ничего лучшего, как прийти сюда, в надежде получить совет от бывшей наставницы.

– Нинон, я больше не могу! Она просто не оставила мне выбора, требуя, чтобы я объявил свою невесту в течение месяца, иначе…– договорить ему не дали.

Заметив отсутствие любезной хозяйки, мнение которой непременно желал бы услышать, Жан де Лафонтен оглядываясь провозгласил:

– Моя дорогая Нинон, идите– ка скорее к нам, я собираюсь зачитать вам отрывок из своего нового произведения "Поэма о хинном дереве", и очень хочу узнать ваше мнение о нем

– Просим, просим, – скандировали присутствующие, с любопытством уставившись на хозяйку, любезничающую с молодым графом Ламмером.

Нинон не оставалось ничего другого, как подчиниться требованию гостей. Потрепав Ренарда по плечу, она успела шепнуть ему пару слов, прежде, чем поспешила к ожидающему её баснописцу.

Ренард скрипнул зубами. Нинон приглашала его навестить свой будуар после ухода гостей. Проклятье! Любовные утехи последнее, что могло его сейчас интересовать. Его карточные долги, которые матушка отказалась оплатить, грозили обернуться настоящей катастрофой. Единственное, что могло спасти его от бесчестья – женитьба на богатой наследнице, часть приданного которой пошла бы в счёт уплаты долга.

Подобное невероятно претило ему. Несмотря на распущенный образ жизни, он, в свои двадцать лет, всё ещё оставался в душе романтичным юношей, тайно грезившим о чистой, ничем не запятнанной любви, которую издавна воспевали великие трубадуры, труверы и менестрели.

Его сводный брат Патрис был таким. Именно он, каждый вечер перед сном, рассказывал маленькому Ренарду увлекательные истории, в которых рыцари бились на турнирах за любовь прекрасных дам, и непременно были вознаграждены за свои героические поступки.

Патрис… Сколько он себя помнил, старший брат всегда был рядом, готовый в любую минуту прийти на выручку. А как, ему за всё отплатил Ренард? Он предал его! Испугавшись дуэли, поддавшись уговорам матери, он ради спасения собственной трусливой шкуры и проклятого графского титула, подставил собственного брата, единственного, кто всегда по-настоящему был добр к нему.

Превратившись в изгоя, Патрис вынужден был бежать, и вскоре пришла весть о его кончине от рук берберов, захвативших торговый корабль, на котором он плыл к берегам Кипра.

Весть о смерти брата едва не убила Ренарда. Угрызения совести лишили аппетита и сна. Краски жизни потеряли свой свет, всё стало серым и унылым. Как же он сожалел о том своём поступке. Как же мечтал повернуть время вспять и никогда не отпускать брата на ту злосчастную дуэль. Титул! Плевать он хотел на титул и обязанности, что возлагались на плечи его обладателя. Он не хотел ничего, кроме того, чтобы избавиться от неумолкающего, днями и ночами преследующего его голоса совести и гнетущего чувства одиночества, что поселилось с тех пор в его сердце.

Бросив взгляд по сторонам, и заметив томные улыбки дам предназначенные только ему, он брезгливо передернул плечами. Как же он ненавидел их всех – сегодня улыбающихся ему, а завтра нашедшим новый объект для обожания. Щелчком расправив манжет на рукаве, он резко поднялся, и не удосужившись попрощаться с хозяйкой салона, стремительно покинул помещение.

Выйдя на воздух, он глубоко вздохнул. Времени, отпущенного кредиторами, оставалось всё меньше, нужно было непременно на что-то решиться. Вот, только на что?

Глава 28

– Нет, это совершенно не годится! – при звуках ставшего уже ненавистным голоса, я готова была взвыть.

Господи! Ну, почему вместо двух, совершенно невыносимых и ударяющихся в панику по любому поводу покровителей, мне не досталась всего одна, и, желательно женщина?

По мере того, как назначенная дата приближалась, наш дом стал больше напоминать лечебницу для умалишенных. Клермонт, вечно всем недовольный, критиковал каждый мой шаг, чем приводил в полнейшее отчаяние позабывшего сон Розена, из последних сил пытавшегося привить мне светские манеры и аристократический лоск.

Наряды, по мнению графа, были недостаточно роскошны, мои манеры недостаточно благородны, походка подошла бы больше солдату, шагающему по плацу, а присутствие раненого Клода и затесавшегося в нашу компанию Арно, вечно сующего повсюду свой любопытный нос, так вообще выводили из себя.