Светлана Климова - Ловушка горше смерти Страница 32

Необходимо было отыскать нечто довольно распространенное здесь, на этой территории, и являющееся если не редкостью, то по крайней мере пользующееся устойчивым спросом на Западе.

Проспект солидного лондонского антикварного магазина преподнес ему это нечто. «Кружевницы»! Как он мог позабыть! Ведь каждая из них, даже со смазанным клеймом мануфактуры, стоила от двухсот до трехсот долларов! Их не много оставалось западнее Рейна, и антиквары высоко ценили этот товар. Стоило подумать.

«Кружевницами» на жаргоне коллекционеров назывались неглазурованные фарфоровые статуэтки немецких заводчиков девятнадцатого века, изображавшие, как правило, пасторальные группы или по отдельности девиц в облегченных нарядах эпохи рококо. Прелесть состояла в том, что, используя особую технологию, мастера прорабатывали кружевные части одежды так тонко, что на просвет те действительно сквозили цветочным узором или сложной сеткой. Сама по себе пластика была не бог весть какая, массовый продукт, веселивший глаз бюргера, но секрет белоснежного фарфорового кружева ныне был утерян или никто не хотел с этим возиться, иначе подобные штучки продолжали бы появляться.

Суть заключалась в том, что в одну из последних поездок на Украину Марку довелось побывать на старом фаянсовом заводике, поставленном близ карьеров белой глины. Заводик гнал тарелки для общепита, расписные настенные блюда с якобы национальным орнаментом и сувенирные пивные кружки, густо облитые бурой глазурью. Зато в местном музее стояли вещицы куда более изящные. Среди прочего он отметил и несколько мелких фигурок, выполненных в технике «кружевниц», и спросил служащего — неужели фаянс? Тот ответил отрицательно, мол, ничего подобного, фарфор, у них здесь и сырье свое, а делали двое молодых, выпускники художественно-промышленной школы при заводе.

Марк похвалил и двинулся дальше, огибая какие-то чудовищные сосуды, покрытые лепными барельефами из отечественной истории, не пригодившиеся начальству к юбилейной дате. Только теперь он вспомнил о существовании как самого заводика, так и тамошних умельцев. Имело смысл рискнуть, но все следовало организовать таким образом, чтобы не быть включенным в цепочку. И никаких подделок — чистая работа, даже, возможно, без клеймения. Все равно цена будет достаточно высокой, а реализация не составит труда. Кроме того, оставалось еще множество неясностей. Там ли еще эти ребята, согласятся ли они работать на него, удастся ли организовать производство хотя бы небольших партий? Да и вообще, поддается ли тиражированию заново изобретенный прием? Все вопросы были открытыми, однако дальше оставаться в логове слесаря не имелось никакой возможности. Он ничего не мог поделать с жаждой движения, охватившей его, а главное — уже сейчас ощущал мускатный привкус успеха, который никогда его не обманывал.

Уже на следующий день он сел в поезд и сутки спустя, отыскав в поселке при заводе обоих мастеров, вступил в переговоры. Еще в дороге он обдумал, как выстроить, шаг за шагом, лестницу, по которой готовые изделия поднимались бы из этой глубинки к столичному покупателю. Оборудование — списанная муфельная печь, сита и чаны для приготовления нежного каолинового теста — имелось в сарае одного из мастеров. Все это не позволяло развернуть поточное производство, но для целей Марка вполне годилось. Речь шла не о количестве, а об уникальности каждой статуэтки. Это также оказалось возможным. Так как Сережа, старший, оказался не только замечательно одаренным природой скульптором-керамистом, чувствовавшим материал как собственную плоть, но и тонким стилизатором, способным виртуозно передать дух эпохи. На младшего — Петра — возлагались доводка, обжиг, словом, технология, а также придание изделиям налета времени.

Сошлись на том, что Марк сможет получать два десятка статуэток в неделю, если в производстве не возникнет никаких помех. Это его устраивало, и он предложил по полсотни за штуку. Перспектива зарабатывать по две тысячи в месяц как бы слегка оглушила парней. Завод платил по сто тридцать. Марк покинул их все еще недоумевающими, сказав, что через неделю за готовыми «кружевницами» явится человек от Архитектора и привезет первые деньги. Хрупкие, как воздушные пирожные, статуэтки должны быть упакованы так, чтобы выдержать длительный переезд.

Теперь он мог выйти на рынок с предложением, и следовало позаботиться о том, чтобы сформировать спрос. Этим он и занялся по возвращении в Москву, обзвонив всех, кто обращался к нему за советом. Он рассчитывал на то, что известие о существовании источника товара, позволяющего на вложенную тысячу рублей стабильно выручить тысячу долларов за рубежом, распространится мгновенно.

Так и случилось. Через десять дней он не мог бы удовлетворить даже пятую часть желающих. Немаловажную роль в этом сыграло то, что за ним прочно укрепилась репутация человека, держащего «двойной ответ», хотя до сих пор никто не пробовал осуществить подобную трансакцию с фарфором. Единичные экземпляры, вывозившиеся из страны, шли отлично, но они и оставались единичными.

Марк лучше кого-либо понимал, что массовый выброс изделий на рынки Вены, Берлина, Иерусалима и Цюриха вскоре уронит цену, но до этого было еще далеко. Так далеко, что он мог успеть решить все свои проблемы.

В ходе операции с «кружевницами» он продолжал жить на стороне, избегая появляться дома, хотя все обороты и осуществлялись через посредников и курьеров, которые, в свою очередь, были наняты им через подставное лицо — человека, которому он когда-то помог с «малыми голландцами». К этому же человеку стекались деньги, и раз в две недели Марк являлся за ними.

По прошествии некоторого времени мастера передали через курьера, что могли бы увеличить выпуск почти вдвое, на что Марк ответил строжайшим запретом.

«Кружевницы» были дефицитным товаром, их постоянно не хватало — на этом и стояло все дело.

Три месяца спустя он смог сдержать слово, что само по себе было непросто, даже при больших деньгах. Но к тому времени кое-кто из московских коллекционеров, знавших Марка, уже прочно обосновался в Израиле, и, пустив в ход рычаги знакомств и взаимных услуг, ему удалось осуществить все в очень короткое время. Как ему представлялось, теперь он был свободен от обязательств по отношению к семье и мог приступить к осуществлению идеи, которая занимала его воображение уже давно.

Раз и навсегда разделив свое собирательство на две обособленные сферы — «это мое» и остальное, предназначенное для обмена и перепродажи с целью пополнения основного фонда, — Марк не мог не нуждаться в постоянном притоке живописи среднего качества, служившей как бы почвой его дела. Почва эта была довольно сырой и кисловатой, потому что, как это ни удивляло Марка поначалу, особо широким спросом пользовалась средней руки немецкая живопись прошлого столетия. Что-нибудь романтическое, в грязноватой дымке, болотистого колорита, в массивных багетах хорошей работы.