Ирина Арбенина - За милых дам Страница 32

За пределами России гибель Додика Бабкина тоже не осталась незамеченной. На вилле в Испании, где Танечка Самсонова поправляла свое здоровье, нефтяной миллионер Олаф Розенкранд иногда просыпался ночью от того, что его жена металась и кричала во сне, бормоча и повторяя непонятные ему русские слова, что-то вроде Термискира…

Женщина упорно продвигалась к цели… Эта цель — венец ее замысла — была не за горами… Уже был выполнен один из главных пунктов этой программы: погиб Ясновский. Отправился на тот свет швейцарец, любитель легких приключений. Она расправилась с альфонсом и сопляком Бабкиным… Отравился, веселясь на празднике нечисти, Тарханов…

Но возникли непредвиденные осложнения, нечто встало на ее пути и отвлекало от намеченного курса…

Аня удивилась своему обмороку. Она грохнулась прямо во время экзамена по английскому, демонстрируя Ясновской знание активной лексики…

С одной стороны, ничего удивительного: чтобы сдать зачеты, быть допущенной к сессии и как-то оправдаться за свои прогулы, ей пришлось спать по два часа в сутки. Но Аня все же удивилась: никогда с ней такого не случалось, хотя были ситуации и потяжелее.

Домой она еле добралась, чувствуя себя непривычно слабой и, в общем-то, совершенно больной. И, поскольку состояние это не прошло даже после сна, Аня позвонила Устинычу, старому другу отца.

В общем-то, к Устинычу обращаться было еще рано… поскольку он был доктором-реаниматором. Но это для обычных пациентов. А старые друзья обращались к Устинычу даже с самым обыкновенным насморком.

Устиныч задавал короткие вопросы, хмыкал, вообще говорил в своей обычной сухой, отрывистой манере, так что больным, которые его не знали, могло показаться, что они Устиныча раздражают своей болтливостью и назойливостью и по большому счету доктор, конечно, будет рад, если они поскорее окочурятся…

Закончился диалог по телефону тем, что Устиныч объявил Ане, что скоро приедет, сорвался из своего Зеленограда и довольно быстро подъехал на такси к Аниному дому. Такси Устиныч не отпустил. А усадил в него Аню и повез к себе в клинику. До утра они развлекались какими-то анализами и процедурами… А в сером утреннем свете Устиныч, устало глядя на Аню, лежавшую на больничной кушетке, сказал:

— Ты чего, девушка, натворила? Может, кому из преподавателей нагрубила или книги в библиотеку не возвращаешь?

Аня удивленно приподняла брови:

— То есть?

— Разрази меня гром, дорогая… Но тебя вроде как… травят.

Аня ошалело уставилась на своего сухонького, маленького доктора.

— Еще немного… и я бы понадобился тебе по своей прямой специальности… в реанимации.

В клинике Аня провела почти неделю. Устиныч отказывался ее отпускать, хотя в лечении Аня больше не нуждалась. «У нас можно, конечно, помереть с голоду, — сказал он, имея в виду больничный рацион. — Но отравы мы не подсыпаем. Самое худшее: понос прохватит от прокисшей капусты».

— Думай, — велел он Анне. — Когда до чего-нибудь додумаешься, можешь уходить.

Милиция, конечно, исключалась… Любому, кто захотел бы разобраться в загадочной ситуации, понадобились бы исходные данные. Где искать, в каком направлении? Кому и как Анна могла помешать?

А если случайность, то на чем она основана? В любом случае никто, кроме самой Ани, не смог бы в этом изначально разобраться.

— Знаешь, что гласит инструкция по оказанию первой помощи при отравлениях? — спросил ее Устиныч. — Удалите пострадавшего из зоны действия отравляющих веществ. Эту помощь тебе оказали — удалили.

Где она, эта зона? Вот в чем заключался вопрос. И вопрос этот был не умозрительным, а умозаключения, которые Анне надлежало сделать, не имели ничего общего с детективной игрой. Выбора ей не оставили. Утопающему пришло время активно заняться собственным спасением.

Хлебая жиденькую и безвкусную больничную пищу, стоя в очереди к умывальнику, слушая бормотание своих соседок по палате, сидя перед телевизором в густой толпе больничных халатов, Аня прокручивала в голове все, что произошло с ней за последнее время. Кроме того, она попросила Устиныча покупать ей побольше самых разных газет и журналов, за исключением тех, что промышляют оккультизмом — потусторонние силы ее не интересовали…

Обычно она не читала периодику. Но теперь убедилась, что из потока шелухи, домыслов и вранья, даже бреда, которые извергали подчас газетные полосы, можно было извлечь необходимые крупицы информации. И более того, внимательный, сосредоточенный на определенной проблеме читатель мог и без доступа к особым каналам информации составить необходимую картину, некое досье на интересующих его лиц, прорисовать канву событий.

Аня попросила Устиныча выписать ее в понедельник… Даже «перед лицом смерти» Светлова не могла себе позволить завалить сессию, а ей предстоял еще один, последний экзамен.

— Прости, Устиныч, но у нас на факультете строго — умерла не умерла, отравили тебя или нет — ни за что не позволят досдавать. Ответ один: бери академ. А я не могу без конца тянуть эту резину с учебой.

Устиныч вздохнул и выписал.

— Держи в курсе, — предупредил он. — Если ты не разберешься с этим делом, Анюта… тебе светит самый длинный академический отпуск, который только можно представить. Вечный.

Уже подъезжая к дому, Аня вспомнила про единственного члена своей семьи, Машку-кошку… И удивилась, укорила себя, что за все время, проведенное в больнице, не вспомнила о ней — другими мыслями была полностью забита ее голова. Укорила, однако, несильно, она надеялась, что и на этот раз с Машкой, привыкшей к автономной и самостоятельной жизни, ничего особенного не случилось… Разве что съела раньше времени запасы «Вискаса» и теперь проголодалась больше обычного…

К тому же она подозревала, что у Машки есть какие-то дополнительные источники питания за пределами дома… Аня не отличалась особенно сентиментальным отношением к «братьям нашим меньшим». Отношения между ней и Машкой-кошкой были скорее деловыми… В Анины обязанности входило никогда не закрывать форточку на кухне, через которую Машка входила и выходила, когда ей вздумается. (Анна жила на втором этаже, рядом стояло, упираясь толстой веткой в окно, дерево… Вот здесь и был проложен Машкин маршрут.)

Кроме того, Аня должна была на случай, если задержится, оставлять в избытке воду и сухой «Вискас», которому не грозило протухнуть. А Машке, как второй договаривающейся стороне, вменялось в обязанность не съедать корм весь сразу, а распределять его равномерно. В обмен на все это оба участника договора получали свободу. Аня могла довольно надолго отлучаться из дому… А у Машки была жизнь хоть и суровая, но полная романтики, — не то что у ее стерилизованных и кастрированных собратьев по подвиду кошачьих, которых держали от рождения до смерти взаперти или выводили гулять, как собак — вот ведь глумление над природной кошачьей тягой к независимости, — на поводке.