Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя Страница 32

– Мр-р, – ответила зайка низким басом.

Через полчаса Ксения уже лежала в ванне и болтала со Светкой.

– На Эйфелеву башню? Конечно, поднимались. Ничего там хорошего нет, кроме ветра… Да, и в Лувре были. Слушай, там нужно жить месяцев шесть, чтобы все посмотреть… Да не в Париже, а в самом Лувре. Господи, там столько всего!.. Он сфотографировал меня рядом с Гором. И с Моной Лизой тоже. Эта Мона Лиза, между нами говоря, слова доброго не стоит. Какая-то замухрышка под стеклом, чуть ли не в вакууме, представляешь? Чтобы краска с нее не осыпалась… чтобы наши дети могли на нее полюбоваться… чтобы твой Гоша лет через двадцать с нее угорал… ага… Лично мне гораздо больше нравятся модернисты в Центре Жоржа Помпиду: Брак, Малевич… И импрессионисты в музее Орсе: Моне, Ренуар… и еще этот, который все время балерин рисовал… точно, Эдгар Дега. Слушай, а Ван Гог! Бог ты мой! В оригинале он бесподобен… Да, ну так мы пошли пообедать в ресторане музея Орсе, и я заказала рыбу. Знаешь, что мне принесли? Что-то полусырое, серого цвета, с запахом тины. Я не смогла проглотить ни кусочка. Они не знают, что такое жареная рыба! Европа называется. Жрут каких-то слизняков…

Наслушавшись про красоты, Светка перешла к личному. И тут уж стало не до смеха. Что слышно от Игоря? Вы до сих пор не объяснились?.. За целую неделю едва перекинулись парой слов?.. Но почему? Почему ты так себя ведешь? Не пора ли ему наконец узнать правду? По этому поводу Ксения не смогла сказать ничего вразумительного.

Да и что она вообще могла? Только вспоминать залитые солнечным светом бульвары, теплый ветерок под навесами открытых кафе. Ник сидит, повернувшись боком к столу, положив ногу на ногу, и курит сигарету, время от времени лениво стряхивая пепел в принесенную официантом пепельницу. Его глаза серо-голубые на свету и фиалково-синие в тени. Вот он расстегивает две верхние пуговицы рубахи, так что становится видна поблескивающая на шее цепочка. Смотрит, щурясь против солнца, на сидящую напротив Ксению и неожиданно задает вопрос:

– Вы давно знакомы?

– Я и Игорь? – Она вздрагивает и некоторое время молчит. – Полтора года. А что?

– Ничего. Просто любопытно.

Только что они гуляли по примыкающему к Центру Помпиду пешеходному Кварталу Часов, который, по словам Ника, обязан своим названием знаменитому часовых дел мастеру Жаку Монестье, и разглядывали его часы из латуни и стали с электронным программным устройством. Каждый час можно слышать их бой, при этом фигура человечка, сжимающего в руках щит и меч, вступает в сражение с драконом, птицей и крабом, символизирующими три стихии – Землю, Воздух и Воду. Только что… А теперь он желает знать, отчего новая любовь с такой легкостью вытеснила из ее сердца старую.

– Не любовь, нет… Думаю, я никогда его не любила. Но поняла это только теперь. Все мои подруги с кем-то встречались, и мне тоже вроде как полагалось… ну, ты понимаешь.

– Понимаю. – Он делает глубокую затяжку и медленно сцеживает дым сквозь зубы. Смотрит ей в лицо тем же сонным, непривычно равнодушным взглядом, а потом спрашивает как ни в чем не бывало: – Еще по чашечке кофе?

Как же быстро пролетела эта неделя!

Церковь Сент-Эсташ недалеко от Центрального рынка – в высшей степени оригинальное и гармоничное смешение стилей. Планировка, аналогичная планировке собора Нотр-Дам… своды в стиле «пламенеющей» готики… и наконец фасад, декорированный колоннами тройного ордера, представляющими собой чистейший Ренессанс… Там Ник впервые позволил себе по-настоящему грубую выходку. Когда Ксения в очередной раз извлекла из сумки трезвонящий телефон и с отвращением уставилась на дисплей, не обнаруживая ни малейшего желания отозваться, он схватил ее за запястье и…

– Эй! Что ты делаешь?

Молниеносно, безо всяких усилий он разжал ее пальцы и завладел трубкой. Ее это поразило.

– Отдай!.. Не смей!..

Что еще она выкрикивала, ослепленная злыми слезами?

Не обращая внимания на ее вопли, Ник задумчиво смотрел на дисплей. Чего хотел? Ответить вместо нее? Запомнить номер? Неизвестно.

Вечером, после двух бокалов «Julienas», он был великолепен. Каким-то чудом он умудрялся улавливать самые глубинные, самые сокровенные ритмы ее тела. Сплетая его пальцы со своими, кусая губы от нетерпения, она ощущала нарастающий жар и ярость насилуемой варваром патрицианки. Чужой любовник – так, кажется, она его называла? Ах, подлец, и где только он успел научиться всему тому, чем радует ее сейчас?.. На гребне волны, возносящей обоих прямиком в небеса, он стиснул ее пальцы чуть ли не до хруста, так что вырвавшийся у нее крик был наполовину криком боли, и сам тихонько застонал от избытка чувств.

Этот слабый стон возбудил ее до крайности. Лежа на спине с тяжело бьющимся сердцем, она еще долго слышала его – страдальческий и чувственный стон неотразимого мужчины, на миг утратившего контроль над собой. Заодно вспомнился тот укус, которым она наградила его в теткиной ванной. А ссадины от наручников… боже! В эти минуты она чувствовала, что почти понимает Илону. Он способен пробуждать такие эмоции. О да, вполне.

Горю огнем – и не могу согреться…Довольно причитать наперебой!Я не умру, пока на месте сердцаПульсирует спасительная боль.

Неотвратимы скорбные этапы.Диагноз, как всегда, предельно прост.Любовь. Неизлечимо. Снимем шляпы.Лекарство от любви? Смешной вопрос.

Увы! Увы и ах!..А ну вас к черту!Не верю больше добрым докторам.Пускай болит. Не больно только мертвым.Все правильно, и нет причин для драм.

Глава 10

Снег таял с головокружительной быстротой. С крыш капало, по тротуарам текло. Вспоминая парижские плюс восемнадцать в тени, Ксения с радостью освобождалась от шапочек, шарфиков и перчаток, предвкушая момент, когда можно будет выйти на улицу в короткой юбке и туфлях на каблуке.

Ник показал ей практически полностью переоборудованные и отремонтированные кухню и санузел в квартире на улице Вавилова, и поскольку она еще не успела забыть, какими они были месяц назад, ее восторгам не было предела.

– И ты все это сам придумал? Ник, ты гений!

На полу керамо-гранит песчаного цвета с неровным краем. На стенах – плитка меньшего размера с ненавязчивым растительным орнаментом.

– Это «Diago», разумеется, – хвастался Ник, лаская плитку ладонью. – Вся прелесть этой техники заключается в том, что фон остается однотонным. Рисунок обозначен фактурой, он как будто впечатан в глазурь.

И правда, плитка напоминала экспонаты из музея палеонтологии. Древние окаменелости, на поверхности которых навеки остались отпечатки листьев и цветов. Огромная ванна, латунные смесители… Все вместе заставляло думать о древнеримских термах, тем более что архитектору удалось обойтись без набивших оскомину галогеновых лампочек в подвесном потолке. Мягкий золотистый свет лился из-под накладных декоративных панелей по периметру стен.