Филлис Уитни - Шепчущий мрак Страница 33

На следующий день мы приехали в Берген. Я помнила его ребенком. Но взрослой увидела впервые. Вскоре мы поехали в Фантофт осматривать деревянную церковь. Виктор был очарован. Это место притягивало его, будило воображение. Он говорил, что испытывает здесь какое-то мистическое чувство — сопричастности к борьбе между Добром и Злом, твердил, что вся литература посвящена этому вечному противостоянию. В своих книгах он хотел, чтобы Добро побеждало Зло. Возможно, поэтому его считают сегодня старомодным.

Я была поражена. Ведь и я, побывав в Фантофте, испытала то же ощущение сопричастности к вечному жестокому противоборству добрых и злых начал. Поистине, я была дочерью своего отца, вероятно, даже больше, чем сама предполагала.

После некоторой паузы Лора продолжила:

— Мы сели на поезд, который шел через горы, в Осло, смотрели из окон вагона на горные склоны и долины, заглядывали в глубокие фиорды. Из весны мы переехали в зиму, поднявшись вверх, туда, где улицы крошечных городков утопают в сугробах. Все было чудесно, потому что мы были вместе, — она покрутила в пальцах пресс-папье, словно это был магический кристалл, в котором ей виделось прошлое. — А в Стокгольме наше совместное путешествие закончилось. Истекло отведенное нам время. Мы нашли приют в одном из чудесных старых отелей девятнадцатого века. Он был расположен возле того места, где под мостом воды озера Меларен сливаются с водами Балтики. Ближе к вечеру мы поехали в старую часть города. Пошел дождь, но мы, как ни в чем не бывало, гуляли рука об руку по узким мощенным булыжником улочкам вдоль медно-красных башен, высившихся над нами. Мне хотелось, чтобы так было всегда.

Мне хотелось купить Виктору какую-нибудь вещицу, которая всегда напоминала бы ему об этом счастливом дне. Пресс-папье «Милльфлёр» в маленькой лавчонке словно поджидало меня. Виктор отошел и склонился над другим прилавком. Улучив момент, я попросила девушку завернуть для меня «Милльфлёр», и, когда мы возвращались по улицам, поливаемым дождем, подарок лежал в моей сумочке.

Нам попался по дороге небольшой уютный ресторанчик, приткнувшийся у тротуара. Дождь полил как из ведра, и мы нырнули туда. Было еще рано, и ресторан пустовал. Не помню, что мы ели в тот вечер, но на столах стояли свечи. Когда официант, приняв у нас заказ, удалился, я вручила Виктору пресс-папье. Протянув друг другу руки через стол, мы соединили их в рукопожатии. Он мечтал о будущем, говорил, что мы поженимся и что нам всегда будет хорошо вместе — вот как сейчас. Я верила каждому его слову — ведь это был Виктор, — хотя и понимала, что жизнь не состоит из одних радостей. Я улыбалась ему и помалкивала, а он говорил, что видит огоньки свечей в моих глазах.

Лицо Лоры находилось в тени, я едва различала его, но голос ее не дрожал. Он звучал твердо, с легкой хрипотцой, сообщавшей ему непередаваемую эмоциональную выразительность.

— Нам нужно было уезжать на следующий день. Она перестала вертеть пресс-папье и сжимала его в ладонях. — Мы вернулись в Голливуд, и только тогда я сказала ему, что не могу выйти за него замуж. Он был страшно зол, но понимал, что стоит за моим отказом. Виктор вылетел в Нью-Йорк, даже не известив меня об отъезде. Через месяц я заподозрила, что у меня будет ребенок но не сказала ему. Тогда, во всяком случае, не сказала. Он мог бы попытаться использовать это, чтобы заставить меня принять его предложение. Конечно, я не ожидала, что он так рассердится на меня. Не предвидела также его скоропалительной женитьбы на Рут. Через несколько месяцев я сообщила ему, что жду ребенка. А что мне делать с ребенком в Голливуде?

Действительно, что? Я как можно ниже нагнула голову над пустыми страницами блокнота. Пусть она не видит моего лица, не заметит, какое оно истерзанное, жалкое.

— Виктор поступил разумно, — заключила она. — Он ответил, что заберет малютку. Поэтому я отдала ему его дочь. Это был единственный выход.

Малютка, ребенок, его дочь! Вот слова, которые она употребляла, избегая прямой ссылки на меня, свою собственную дочь, сидевшую напротив нее!

— Я думала, тебе будет интересно узнать историю этого пресс-папье, — мягко добавила она.

При этом у нее был такой вид, словно она одарила меня бесценным подарком. По-видимому, той ночи в Стокгольме я обязана своим рождением, а она, видите ли, рассказывает мне трогательную историю о пресс-папье!

И тут я сорвалась.

— Пресс-папье?! — яростно огрызнулась я. — А как насчет растоптанной любви моего отца? А я? Тебя нисколько не тревожила мысль о том, что я вырасту без матери?

Лора осталась невозмутимой, но взгляд ее выражал сочувствие. Этого требовала роль, которую она сейчас разыгрывала передо мной.

— От меня все равно не было бы толку. Рут прекрасно заменила меня. Иногда я получала весточки от Виктора. Он писал мне о тебе время от времени, пока ты не выросла, а затем оборвал переписку. Он никогда не присылал мне твоих статей, не присылал фотографий. Рут воспитала тебя, дала вам обоим счастье, которое вы заслужили. Вы оба были вполне довольны жизнью, чего я не смогла бы вам обеспечить, как не смогла этого сделать для самой себя — иметь спокойную и счастливую жизнь.

— Это просто отговорка! Ищешь предлог для самооправдания?! — в бешенстве кричала я, чувствуя, как слезы текут по моим щекам. — Защищаешь свою безответственность? Ею оплачена твоя свободная и красивая жизнь!

— Ты плачешь? — тихо сказала Лора, удивленно глядя на меня. — Но теперь эти давние истории не должны тебя задевать. Ты сама себе хозяйка так же, как и я. Мы ведь, кажется, договорились, что ничем не связаны друг с другом, кроме чисто деловых отношений. Ты берешь у меня интервью — только и всего. И плакать совершенно незачем.

— Ты чудовище! — Я захлебывалась рыданиями. — Я плачу из-за того, что мой отец недавно умер, а ты заставила меня понять, какую боль ты ему причинила и как мало тебя это волнует.

У меня начиналась истерика. Она доконала меня своей насмешливой снисходительностью. Вскинув голову, я гневно уставилась на нее, не стыдясь более залитого слезами лица.

— Теперь до меня дошло! — выкрикнула я. — Теперь мне понятно, что побудило тебя спуститься этой ночью вниз по лестнице и изуродовать свой портрет. И если бы ты этого не сделала, я сама бы сделала это с радостью. Не могу представить себе ничего более желанного, чем ножницы в моих руках, которыми я наношу удары — еще и еще раз, крест-накрест!

Ее глаза стали огромными, неподвижными, и без того бледное лицо побледнело еще больше и приняло какой-то свинцовый оттенок.

— О чем это ты?

— Могла бы и догадаться! — На этот раз я не собиралась щадить ее. — Ты ходишь во сне — такая у тебя привычка. Этой ночью Майлз нашел тебя в моей комнате после того, как ты изувечила картину, и увел наверх, Спускайся вниз — сама убедишься в том, что ты натворила.