Лидия Ульянова - Убийство девушку не красит Страница 35

Сумеречное узкое помещение: бетонный пол, шершавые бетонные стены, густо исписанные посланиями прежних временных жильцов, деревянные лавки вдоль стен, в углу немыслимо загаженная раковина и нечто диковинное, при ближайшем рассмотрении оказывающееся обычным унитазом. Единственное маленькое окошко высоко в стене забрано сваренными крест-накрест толстыми арматуринами.

Катя долго стоит у порога, боясь шагнуть дальше, и в ушах ее издевкой звучат слова старшего следователя:

– У нас имеются для подобных случаев специально выделенные места…

Нет! Нет, нет и нет! Здесь нельзя ночевать. Здесь нельзя даже на лавку присесть, не замаравшись.

Катя слышит, как несколько раз за спиной у нее открывается «глазок», чувствует на себе чужой враждебный взгляд.

Больше нет сил стоять, и через некоторое время, еле живая от пережитого, Катя уже лежит на вытертой до блеска чужими штанами лавке, надвинув на лицо большой капюшон пальто, подложив согнутую руку под голову…

Сквозь сон слышится громкое металлическое хлопанье и зычный мужской голос:

– Подъем!

Катя лежит с закрытыми глазами, пытаясь понять, отчего по всему телу идет такая ломота и продирает холод. Странный какой сон… Кажется, и не кошмар, а пошевелиться страшно.

– Встать, я сказал!..

Катя неуклюже вскакивает на ноги, отчего-то мысленно ругая будильник, открывает глаза и видит вокруг себя грязные темные стены с похабно-ностальгическими надписями.

Камера…

– Пошевеливайся давай, я тебе не ресторан. – Мужской голос безобиден и весел. В открывшееся в двери маленькое окошечко падает неровно отрезанная половинка кирпичика хлеба. Падает прямо в руки подскочившей в испуге Кате. Следом почти что в живот упирается алюминиевая солдатская кружка с кратким пояснением:

– Чай. Кашу будешь?

В окошко пролезает старая алюминиевая миска с серо-бурым варевом, от одного вида которого хочется плакать.

Катя спешит заверить, что совсем не голодна. Каши много, от души. А вдруг сейчас заставят все это съесть? Но местный официант не настаивает, втягивает миску обратно и ловко переворачивает назад в котел.

Катя раскрывает было рот для вопроса, но окошко с грохотом захлопывается, и слышен лязг засова.

Она медленно садится на лавку с буханкой хлеба и кружкой в руках. Кружку ставит рядом с собой. Рассматривает темный кирпичик хлеба. Горячий чай терпко пахнет веником. Так в далеком детстве пах заваренный «грузинский второй сорт».

Есть совсем не хочется, даже от мысли о том, что можно есть здесь, подташнивает, но хлеб положить некуда, и в бессмысленном раздумье Катя отламывает маленькие кусочки корки и отправляет в рот. Хлеб свежий, кисловатый, внутри сырой, и только пахнущая постным маслом корка весело хрустит на зубах. Бессознательно отхлебывает из кружки невкусный теплый чай. Видит напротив себя на лавке белым инопланетным пятном маленький пакет с надписью «Мир камней. Кейптаун» и понимает, что все это явь, все всерьез. Все вместе: омерзительная раковина с одним вентилем, заплеванный пол, запах кислого сырого хлеба вперемешку с запахом плохого казенного чая, пакет с собранными в нем жалкими остатками прежней жизни – вызывают чувство острой жалости к себе, беды и унижения. Это не кокетливое сетование «ах, всегда со мной так… ах, что же я такая невезучая… ах…» – это щемящая, прожигающая душу насквозь жалость, от которой на выбивающейся из-под пальто желтой шерсти юбки неведомым островом расплывается бурое чайное пятно…

– Встать! – резкий окрик и грохот открывающейся двери. На пороге во всей красе крупный молодцеватый мужик с усами в пол-лица, выпирающей колесом грудью, плавно переходящей в живот, в центре которого блестит начищенная бляха ремня.

– Чево качаешься? Пьяная или чё? – сурово спрашивает страж, оглядывая Катю. – Может, плохо тебе?

– Мне хорошо! – с дерзким вызовом отвечает она.

Страж на дерзость не реагирует. Наоборот, миролюбиво предлагает:

– Ну, а если хорошо, так и пошли за мной. Следователь до тебя пришел…

10

Заморевич сидел в почти такой же грязной камере, только «камере-офисе», весь обложенный бумагами. Еще бумаги во множестве торчали из лежащей на табурете щегольской папки. Заморевич с его велюровым пиджаком, вычищенными до блеска ботинками, ярким аляповатым галстуком показался Кате анекдотически здесь неуместным.

– Здравствуйте, Екатерина Сергеевна, как спалось?

В интонации старшего следователя улавливалась плохо скрытая издевка. Или это такой специфический профессиональный юмор?

Катя молча проглотила обиду. Ну не отвечать же этому, что может сам попробовать. Вкупе с завтраком. Полный пансион.

– Все в порядке. Спасибо.

– В порядке? Хм. Ну, если у вас все в порядке, то приступим. Ознакомьтесь.

В руки Кате ложится листок с фиолетовой печатью и размашистой подписью внизу, и она пытается сложить во фразы мелкие черные буковки. Вроде бы то же самое она уже читала вчера. Подняла удивленно-беспомощные глаза на следователя, и Заморевич понял, что требуются объяснения. Он коротко разъяснил ей разницу в статусах между подозреваемой и обвиняемой.

С сегодняшнего дня Катя – обвиняемая. Об-ви-ня-е-ма-я. И все меняется. Даже голос и интонации следователя превращаются из вежливо-деловитых в бесцеремонно-небрежные. Он больше не разглядывает ее, разыскивая под одеждой женщину, он привычно выполняет обыденную свою работу.

Протянул Кате несколько выуженных из папки фотографий.

– Взгляните внимательно, Екатерина Сергеевна.

Катя взяла в руки тоненькую пачечку их четырех фотографий. На цветных снимках было запечатлено памятное для кого-то событие: компания, состоящая в основном из мужчин, весело и неформально отмечает что-то за шикарно сервированным столом.

Все они беспечны, благополучны, доброжелательны друг к другу и не скованы условностями. Широкие улыбки, запрокинутые в раскатистом смехе головы, пиджаки отдыхают на спинках стульев, узлы широких галстуков привольно распущены… На одном снимке все они с рюмками водки в руках. Водка ледяная, и рюмки на фотографии вкусно матово запотели.

Но самое примечательное на фотографиях не водка, не крупная икорница с любовно уложенной на лед осетровой икрой, даже не томящийся посередине стола молочный поросенок в облаке бумажных кружев, а то, что ни с кем из празднующих Катя не знакома. Ни с коротко стриженным пухлячком с багровым лицом гипертоника, ни с лысеньким нуворишем (галстук-«бабочка» и белая рубашка с коротким рукавом), ни с тощеньким «бухгалтером» (челочка набок, очки в тонкой золотой оправе).

Самый же колоритный среди незнакомцев «человек-гора» – груда совсем не постного мяса, бритый череп, в вороте глубоко расстегнутой рубахи цепь толщиной с Катин палец. Лет десять назад за его спиной стопроцентно висел бы малиновый пиджак с золотыми пуговицами.