Виктория Платова - После любви Страница 36

Застирывать их сейчас у меня нет никаких сил.

Завтра. Я со всем управлюсь завтра. Со всем управлюсь и во всем разберусь.

Прежде чем бухнуться в кровать (пункт три в моем расстрельном списке; пункт два – «выплакаться» – был вычеркнут по ходу, как требующий дополнительных физических усилий, на которые я сейчас не способна) – прежде чем улечься, я некоторое время бесцельно брожу по комнате. Убогая гостиничная обстановка вопиет о том, что вить гнездо я так и не научилась. Как не научилась обрастать вещами – все это следствие тотального равнодушия к самой себе. И намертво (по самые гланды) вколоченной мысли, что Эс-Суэйра – рай земной. Ну кому придет в голову тащить в райские кущи ковры, тарелки, расписанные вручную, сборище кальянов и плакаты давно распавшейся зомби-трэш группы «Spice Girls» – в кущах их не развесишь. Приехав в Эс-Суэйру с одним чемоданом, я смело могу выезжать с тем же количеством груза, разве что к нему прибавится полиэтиленовый пакет с троянскими дарами Ясина.

Ах, да.

Еще пишущая машинка.

«Portative».

Пишущая машинка, несомненно, украшает мой номер, равно как и вправленный в нее листок:

…что мешает нам начать игру? Давай отбросим все и начнем…

«Someday my princess will come».

Что за черт?

Листок с началом (окончанием) неизвестного мне романа был едва ли не священным, папская булла, свиток наставлений далай-ламы: ни одно из сравнений не кажется преувеличенным. Из каретки он вынимался всего лишь раз, и то с величайшими предосторожностями – когда я стряпала письмо Алексу Гринблату (тогда же была заменена высохшая лента). Теперь строки из романа получили продолжение – «someday my princess will come».

ОДНАЖДЫ ПРИДЕТ МОЯ ПРИНЦЕССА

Свежая мысль, свежий поворот сюжета и совсем уж свежий оттиск, еще сегодня днем я видела листок в первозданном виде. Это может означать лишь одно: кто-то за время моего отсутствия забрался в номер и мило похулиганил. Не постеснялся сунуть нос в машинку, не постеснялся бросить пальцы на клавиши.

Кем был этот человек?

Вскрывший номер (как минимум у него должен быть ключ), оставивший послание (как минимум у него должны быть познания в письменном английском) и абсолютно уверенный в том, что послание будет прочитано. Ведь машинка стоит в моем номере, значит – я прочту его, рано или поздно.

Какой бы идиотской не выглядела шутка – круг шутников не может быть широким. Постояльцы гостиницы и персонал, а чужие здесь не ходят. Сначала я отметаю постояльцев (всех или почти всех), никто из них не знает, в каком номере я живу. Наби, Фатима и Доминик – в курсе дела, но… Наби и с разговорным французским едва справляется, где уж ему одолеть письменный английский, потомственный поваришко Наби, стучащий на машинке, – это из раздела ненаучной фантастики. Фатима – тоже фантастика, только научная. Двух приходящих горничных можно смело поместить в рубрику «Сказки Шахерезады», остается Доминик.

У него единственного есть универсальный ключ от всех дверей, он единственный умеет просачиваться в мой номер нелегально (свежесрезанные цветы в вазе – тому подтверждение, они появляются каждый день, и я ни разу не заметила как и когда), и еще – надпись. Она украшает напульсник из нашей с Домиником галереи забытых вещей.

До сих пор надпись казалась мне невыразимо пошлой.

Теперь все по-другому.

Перенесенная с кожи на бумагу, она странно волнует меня.

Принцессой, забытой в пыльном шкафу, мог оказаться кто угодно: собственно принцессы, урожденные обладательницы титулов, официантки, получившие такое прозвище от шоферов-дальнобойщиков, бабочки, получившие такое прозвище от энтомологов, самки дельфинов-афалин, получившие такое прозвище от сотрудников дельфинария (где ты, Фрэнки?), самки мотоциклов «Харлей-Дэвидсон» – мечта безлошадных спивающихся байкеров, японки с крошечными грудями – мечта англосаксонских дряхлеющих интеллектуалов.

Однажды придет моя принцесса -

меня приглашают разделить чье-то ожидание. Чью-то тинейджерскую веру, такую же фанатичную и такую же легко предаваемую, как вера в Христа.

Но существует и другой вариант, гораздо менее правдоподобный:

слова (или лучше назвать их заклинанием?) обращены ко мне, коль скоро появились именно в моем номере. Следовательно, я и есть принцесса.

Не стоит так серьезно к себе относиться.

Не буду.

А Доминик слишком труслив, чтобы оставить подобный message, слишком робок, слишком толст, слишком не уверен в себе. Стоп-стоп, днем он свихнулся, стал другим, не тем Домиником, которого я знала раньше, не моим Домиником, а новый Доминик вполне мог проявить себя и таким экстравагантным способом.

Не стоит в это верить.

Не буду.

Знаю-знаю, о чем ты думаешь, Сашa, чего ты втайне страстно желаешь – АЛЕКС, никто иной.

Алекс совсем рядом, за стеной, утром мы вместе изучали внутренности шкафчика, дверь на балкон оставалась открытой, а фанерная перегородка – не препятствие, за яичницей в «La Scala» он мучил меня странными вопросами, изводил странными тестами, что – если это еще один, последний?., я сошла с ума, свихнулась подобно Доминику, с чего бы это Спасителю мира пришла блажь разыскивать меня среди грязных тарелок и рыбных костей, моей естественной среды обитания?

Отсутствие любовных эмоций делает людей глупцами. Так же, как и их наличие. А золотой середины, похоже, нет, в любом случае остаешься в дураках.

Дура с босыми ногами, в джинсах и футболке – тоже я. Вместо того чтобы найти покой в постели и утешиться ночной рубашкой, я влезла в старые штаны с продранными коленями – три года назад это было чертовски модно, и ткань была измордована мною лично, кустарным способом. Потом производство прорех в штанах заимело промышленную основу, об этом шепнул мне варяг, притаранивший часы прямиком с бухарестского железнодорожного вокзала. В джинсах я чувствую себя много лучше, чем в платье, надпись на футболке гласит:

«BORN TO BE FREE»11.

Случай явно не мой.

И джинсы с футболкой тут не помогут. Фрэнки мог бы мне помочь, но он ретировался. Жюль и Джим могли бы мне помочь, но они – сущие кретины. Ясин мог бы мне помочь, но он поет колыбельные салаке и тунцу. Дядюшка Иса мог бы мне помочь, но время для мятного чая еще не пришло. Остается… Остается… Остается…

АЛЕКС, никто иной.

Алекс совсем рядом.

В соседнем номере, за соседней стеной. Я могу выйти в коридор и постучать в его дверь, просто так, «по-соседски» (терминология дядюшки Исы), со смехом поинтересоваться, почему он в одностороннем порядке отменил приглашение на вечер, рассказать историю блужданий по смотровой площадке старого форта, пожелать спокойной ночи и убраться восвояси. Или просто пожелать спокойной ночи, минуя промежуточные пункты.