Александра Авророва - Весеннее сумасшествие Страница 39

Я засмеялась.

— Это для мужчины автомобиль — предел мечтаний, Сережа, а меня он не утешает.

— Да? Ну, а что бы ты купила, будь у тебя куча денег? Шубу?

— Куча — это сколько? — уточнила я.

— Сколько угодно. Неограниченное количество.

Представить такое было трудно, но я напрягла воображение, и жизненный тонус мой и впрямь повысился. Я призналась:

— Я бы поехала в Италию. Потом еще куда-нибудь, но в Италию прежде всего.

— Ну, для этого не нужно запредельных сумм, — разочарованно сообщил Сережа.

— Нет, я бы знаешь, как поехала? Не по путевке, а так, как ездили раньше, понимаешь? Ведь художников раньше отправляли на стажировку в Италию на целых три года! И действительно, за меньшее время не управишься. Ведь только малая часть итальянского искусства собрана в галерее Уффицы, а большинство разбросано по городам. Не только Рим, Флоренция и Венеция. Неаполь с Помпеями, Пиза, Мантуя, Генуя, Верона, Равенна… А фрески в монастырях! Репродукции наверняка не передают их очарования. А скульптура! А архитектура! А…

Я остановилась, заметив, что Сережа улыбается. Наверное, я выглядела нелепо, когда возбужденно описывала прелести Италии человеку, осведомленному о них не меньше, чем я. Он лукаво предположил:

— Лет через пять, Машка, ты вспомнишь этот разговор, уже став полноправной гражданкой твоей любимой Италии.

— Смеешься? — догадалась я. — Ни за что бы не хотела стать гражданкой другой страны. Вот посмотреть — это да.

— Серьезно? Хорошо. Значит, через пять лет ты, путешествуя, оглянешься на архитектурные шедевры и подумаешь: «А стоило ли так сюда рваться? Чего здесь особенного?» Но пока мечтай. Все лучше, чем унывать.

Вот так, во исполнение доброго совета стараясь не унывать и не представлять себе неприятностей грядущего дня, я легла спать. Я не догадывалась, что неприятности этого дня существенно превзойдут самые смелые картины, на которые способно было мое воображение.

Наутро мы с Нелькой встали, а Светка все спала. Совершенно на нее не похоже, поскольку обычно она вскакивала первой. Правда, последнее время живость ее поубавилась, но все равно странно!

— Светка, ты опоздаешь на занятия, — предупредила Нелька.

Никакой реакции. Тогда она потрясла Светку за плечо, потом, отпрянув, посмотрела на меня. Я подошла поближе, тоже тронула руку подруги. В тот же миг на меня нахлынуло дежавю. Вот я стою в темном коридоре и судорожно ощупываю мертвое тело, лежащее на пути. Нет, не надо подобных ассоциаций! Светка-то живая… только почему-то холодная и словно ненастоящая… Господи, да что же это?

— Ну? — требовала ответа Нелька, глядя на меня полными отчаяния глазами. — Что ты думаешь, Машка? Что с ней?

— Надо… надо позвать кого-нибудь… Ольгу Николаевну… — в панике предложила я.

Нелька кивнула и вихрем рванула из комнаты. Меня бил озноб. Вроде бы следовало снова попробовать разбудить Светку, только не было сил. И смотреть на нее не было сил. Я отвернулась и увидела на столе записку. Она лежала открыто, демонстративно, явно предназначенная для прочтения.

«Машка, я виновата перед тобой. Я подставила тебя под удар, и вот что получилось. Но я не хотела, чтобы обвиняли тебя. А теперь все поймут, что это сделала я. Это уже ясно кое-кому. А я слишком боюсь неприятностей, да еще публичных, поэтому так показалось легче».

Я в ужасе уставилась на клочок бумаги, не в силах до конца вникнуть в смысл. Тут дверь открылась, вбежали Ольга Николаевна и Нелька. Ольга Николаевна пощупала Светке пульс и мрачно вопросила в пространство:

— Сглазили нас, что ли? Давно надо было покропить тут святой водой, а я, дура, все не собралась.

Меня всегда смущает сочетание суеверия и религиозности — противоречащих друг другу вещей. Поэтому первой реакцией было удивление странному предложению Ольги Николаевны, и лишь потом возникла мысль о его причине.

— Светка… вы считаете, она… то есть…

— Да чего там считать? Небось померла посереди ночи, часов пять назад. Не знаю, в скорую нужно звонить или только в милицию? Позвоню-ка сперва милиции, а уж они пускай решают. Они мне даже телефончик свой оставили, велели, если что случится, сразу обращаться к ним. Вот и случилась. Какая ни была девка распутница, а все жалко. Молодая, здоровая! Детей бы еще народила, а тут…

Вахтерша горько махнула рукой и ушла. Из глаз Нельки покатились слезы, крупные и частые, хотя лицо оставалось спокойным, даже неестественно спокойным, словно восковая маска. Это было страшное зрелище, страшнее неподвижного тела на кровати. Тело казалось спящим, и не верилось в окончательность кошмарного диагноза, но Нелькин тихий плач подтверждал реальность случившегося. Я, не выдержав, тоже разрыдалась, однако где-то в глубине души по-прежнему теплилась тень надежды. Есть вещи, которые не должны быть правдой. Марго погибнуть могла, да, но никак не Светка! Если немножко потерпеть, она встанет и засмеется.

— Море слез, — прокомментировал появившийся Сергей Михайлович, и я обнаружила, что мы просидели в прострации почти час. — Девушки, вы оставьте комнату ненадолго, пока группа тут кое-чем займется. Хотя ладно, давайте я пройду вместе с вами в этот ваш скворечник. Мне все равно надо с вами обеими побеседовать.

Нелька покорно встала, а я почему-то не послушалась. Я внимательно вглядывалась в то, как толстый незнакомый мужчина фотографирует Светку, и сердце заполнял ужас. Живых так не фотографируют!

— Она умерла? — спросила его я.

Но ответил Сергей Михайлович.

— А вы что, сомневались? Умерла ваша Ивченко, умерла. И не стоит вам, Маша, на это смотреть. Лучше пойдемте!

Он потянул меня за руку, и лицо его выразило неподдельный интерес.

— А ну разожмите-ка кулачок!

Я, всхлипывая, уставилась на милиционера в недоумении, а он осторожно разжал мой кулак и вытащил оттуда клочок бумаги. Оказывается, я продолжала держать загадочную Светкину записку, хотя и забыла о ней.

— Ого! — хмыкнул Сергей Михайлович, обращаясь к толстяку. — Хочешь пари? Девочка умерла от отравления клофелином. На бутылку коньяка?

— Дураков нет, — флегматично заметил толстяк. — Ты знаешь обстоятельства дела, а я нет. Клофелин так клофелин. По крайней мере, не мучилась. Девка-то в соку. Люблю рыжих.

Я вздрогнула, потрясенная цинизмом короткого диалога. Будто речь велась не о гибели человека, а о планах на воскресный вечер. Можно ли ждать от подобных людей, что они будут, как это делают сыщики в книгах, день и ночь размышлять над причинами трагедии и докапываться до истины? Виталий прав — им лишь бы отчитаться, а на остальное наплевать. Какую ошибку я совершила, в горячке любовного увлечения бросив собственное расследование и положившись на милицию! Не пожинаем ли мы сейчас плоды этой беспечности?