Елена Арсеньева - Чаровница для мужа Страница 4

– Ну, знаете! — возмущенно воскликнула Александрина. — Это уже ни в какие ворота! Ни в какие! — И, промаршировав к двери, распахнула ее настежь.

Полы ее роскошного черно-оранжевого пончо (отопление было в редакции никакое, а конец апреля в городе Ха выдался нынче чрезвычайно полосат по погодным условиям… как, впрочем, и всегда!) взвились, подобно крылам, и Алене за этими крылами не сразу удалось разглядеть, что ржущий табун оказался не столь уж велик, как можно было судить по исторгаемому им звуку, а состоял всего-навсего из двух молодчиков лет этак двадцати пяти, которые рассматривали газетную страницу, вертели ее так и сяк и выкрикивали на разные голоса:

– Прикольно!

– Забойно!

– Отпадно!

– Зашибись!

– Клево!

– Стремно!

– Ща сдохну! — и прочие дурацкие словечки, которыми в нынешнем обществе принято выражать полный восторг.

– Что тут происходит? — ледяным голосом вопросила Александрина, и гогот моментально и резко пошел на спад. — Чего ты ржешь, Герка, скажи на милость? Чего ты так гогочешь?!

– Извините, Александрина Богдановна, — произнес один из «жеребцов», наголо бритый, с серьгой-скобочкой в ухе и татуировками на мощных бицепсах (несмотря на лютый апрельский холод, он был в одной лишь кожаной жилетке и кожаных джинсах, ну ни дать ни взять байкер самого экстремального вида, а не сотрудник приличной краевой молодежной газеты!). — Извините. Это мы Венькин матерьяльчик обсуждаем, — и он кивнул на долговязого, бледного, тощего юнца тоже в серьге, но, вдобавок к сему, еще и с бабьим кукишем на затылке, в невероятных штанах с мотней ниже колен и в замшевой курточке с бесчисленным количеством бахромы, висевшей где надо и где не надо.

«Ну и репортер нынче пошел в городе Ха, — подумала консервативная Алена Дмитриева, — это же просто персонаж «Республики ШКИД», а не репортер!»

– Вернее, героиню оного, — уточнил «байкер» Герка. — Ну, ту самую знаменитую бизнесменшу-китаезу, которая со своей продавщицей на рынке на Амурском бульваре подралась. Знаете, как ее зовут на самом деле? Да вы, наверное, читали про эту историю?

Александрина Богдановна сузила свои и без того узкие, гуранские[2] черные глаза, метнула из них пару-тройку молний и выразилась в том смысле, что больно надо ей всякое дерьмо читать, положение зам главного редактора ее, конечно, ко многому обязывает, но не до такой же степени!

Алена ужаснулась. Она на месте Веньки жутко обиделась бы, может, даже кинула б на стол зам главного заявление об уходе… Однако местная молодежь, видимо, привыкла к безапелляционным манерам своей начальницы, а потому и глазом не моргнула.

– Знаете, как ее зовут? — не унимался Герка. — Нет, правда не знаете?!

Его темные, блестящие, влажные от веселых слез глаза перебегали с Александрины на Алену, и столько в его голосе было живой, юношеской, можно сказать, щенячьей, заразительной радости жизни, что писательница Дмитриева невольно улыбнулась в ответ. Вообще-то она относилась к байкерам настороженно (лет тридцать назад, в самой ранней юности, вернее, в детстве, на закрытом просмотре для интеллектуальной элиты — к оной принадлежали ее родители — она посмотрела фильм «The Born Losers» американского режиссера Фрэнка, в русском переводе звавшийся то «Рожденные неприкаянными», то «Подонки», — и навсегда, на всю жизнь, испугалась мрачных, разнузданных мотоциклистов… а детские страхи очень живучи), но этот парень был такой славный! И даже злая, взбешенная Александрина вдруг сменила гнев на милость, и если не улыбнулась, то хотя бы перестала метать в него черные молнии.

– Не знаем, успокойся, — молвила она устало. — Уже скажи скорей, как ее зовут, и перестань нарушать рабочую обстановку.

– Ее! Зовут! — отрывисто выкрикнул Герка, будто ставя после каждого слова восклицательный знак. — Эту! Китаезу! Зовут! Сунь! Банан! Понимаете?! СУНЬ БАНАН!!!

– Куда? — после некоторой паузы спросила озадаченная Александрина Богдановна, и вслед за этим редакция огласилась новым взрывом гомерического хохота репортеров, к которым присоединились и Алена Дмитриева, и выглянувшие на шум обитатели других кабинетов, и в конце концов сама Александрина. Она по природе своей вообще была чрезвычайно смешлива, а уж смех у нее был чудесный, хрустальный, изумленный и невероятно заразительный, так что теперь уже хохотали впокатуху, ну натурально валялись вообще все, в том числе и заглянувший на шум охранник, и уборщица, и сам главный редактор, важно-вальяжный мужчина, больше похожий на какого-нибудь губернатора, чем на журналиста.

Короче, участия в общем разнузданном веселье не принимали только коробки с бумагой для принтеров, нагроможденные в узком коридоре, а также поставленный на попа сломанный стол и пара-тройка компьютеров, то ли лишних, то ли тоже отживших свой век.

Впрочем, нет. Не смеялась еще какая-то женщина, возникшая в дверях редакции.

Она была высока ростом, чрезвычайно дебела и весьма экзотична — экзотична даже для города Ха, где всякого навидались по причине его близкого соседства с Китаем. То есть до такой степени необычно она выглядела, что сначала один хохотун к ней обернулся — и замер, и умолк, и не смог отвести глаз, потом — другой, третий… Итак, смех по поводу неведомой Сунь Банан постепенно стих, и все теперь с превеликим любопытством незнакомку разглядывали.

Лицо у нее было мелово-белым, густо набеленным и напудренным, неживым, неподвижным, словно маска. Черные-пречерные смоляные волосы были гладко зачесаны назад и, такое впечатление, чуточку подбриты у корней, потому что лоб казался очень высоким, чрезмерно высоким. Вообще лицо странной дамы напоминало качественно побеленную большую луну. По этой грунтовке она нарисовала маленькие, с булавочную головку, губы, кроваво-красные, словно у вампирицы, небольшие карминные пятнышки румянца на скулах, а также тонкие-претонкие, не толще волосинки, черные брови. На щеках прилеплены были две мушки: та, что на правой, — в форме зайца, а на левой — черепахи. Мушки были крошечные, но вырезаны с таким искусством, что даже по контуру зверька можно было с первого взгляда угадать, кто изображен. Кстати, мушки оказались не черные, как водилось некогда в Европе, а разноцветные: заяц — желтый, а черепашка — зеленая. Глаза у дамы были узкие, но так широко и щедро обведенные черным, что выглядели большими, круглыми и пугающими. Да еще зеленовато-фиолетовая обводка до самых бровей имела место быть… Создавалось впечатление изрядных фингалов, поставленных неизвестно кем. И невольно напрашивался вопрос: да отчего же никто не вызвал наряд милиции при виде этой не то сбежавшей из дома скорби шизоиды, не то бродячей вампирши?!