Анна и Сергей Литвиновы - Предпоследний герой Страница 40

И у Сени сразу отлегло от сердца. А она продолжала:

– Знаешь, сколько мне народу звонит? Каждый день – человек по двадцать. И ведь не просто телефон спрашивают! Они все поговорить хотят. Рассказать. Посоветоваться. Излить душу. Знаешь, как тяжело их слушать?!

– А ты бы не слушала, – пожал плечами Сеня. – Твое дело – сказать номер медцентра, а консультации пусть Тау дает.

Настя пропустила его реплику мимо ушей – только нахмурилась. Продолжила:

– Знаешь, какой вопрос чаще всего задают? «Есть ли у нас надежда?»

– Ну и отвечала бы, что есть, – пожал плечами Сеня.

– Да? А когда больные с четвертой стадией звонят? Те, кому врачи дают две недели? У них в организме – уже ни клеточки живой не осталось!

– Все равно: надежда есть даже у них, – упрямо повторил Сеня. – Хотя за таких тяжелых мы стараемся не браться.

– Ой, ладно! Надежда у них есть… Человек уже фактически умер. Сгнил изнутри!

– Но Ирине… матери же твоей – помогло!

– Ей – помогло. Во-первых, потому что у нее все не так запущено было…

– Говорю же тебе: мы же принимаем только со второй или третьей стадией. А за «смертников» – явных «смертников» – не беремся.

– Дослушай же меня наконец, а? Ты ведь про рак, про канцер этот проклятый, и не читал ничего. Да что там – ты и дедову тетрадку тоже не читал! Так вот я тебе скажу. Случаи исцеления действительно бывают. Только один на миллион. А с катраном твоим – может быть, один на тысячу. Что на третьей стадии, что на второй…

– Я читал дедову тетрадку, – твердо возразил Сеня. – И дед пишет, что он брался за всех и на стадии не смотрел. И результаты по его контрольной группе достаточно высоки: полностью выздоравливает до половины пациентов. А еще у четверти – стойкая ремиссия.

– А ты знаешь, по каким признакам дед отбирал эту контрольную группу? Ты читал про ограничения по возрасту, например? А про то, что на некоторые типы опухолей ваш катран просто не действует?

– Не утрируй, – попросил Сеня. – Дед пишет, – он процитировал по памяти, – что «в отношении некоторых видов опухолей настой из катрана эффективен куда в меньшей степени».

– Вот! – торжествующе воскликнула Настя. – Вот! А секретарши ваши записывают всех. Только за самых тяжелых не берутся, чтобы не рисковать. Только тяжелые все равно просачиваются. Врут, медицинские заключения подделывают…

– Чего ты хочешь, Настя? – устало спросил Сеня.

– Да ничего я от тебя не хочу! – выкрикнула она. – А вот тебе скажу: этот кооператив ваш – преступление! Вы даете людям слепую надежду, они верят вам, бросают все, срываются в Москву… Надеются на чудо. А на что им еще надеяться? И не понимают, что одной надеждой – как и одной настойкой! – рак не вылечишь!

– Некоторых – мы вылечим, – твердо сказал Сеня. – Это я тебе обещаю.

– А остальные – умрут, – закончила она.

– Да, кто-то умрет, – признал Сеня. И представил, как в приемную медцентра врываются плачущие родственники и сквозь слезы кричат: «Но вы же обещали!» А он, пряча лицо, тычет им подписанную больными бумажку (текст составил опытный юрист): «Мы сознаем, что курс лечения, проведенный по назначению медицинского центра, не всегда приводит к положительному результату, и в случае его недостижения отказываемся от любых претензий в адрес медицинского центра».

– Да, это тебе не кофе, – неожиданно спокойно произнесла Настя.

– Кофе? Какой кофе?

– Вспомнила, как ты мне рассказывал – про кофе в кооперативном кафе. Грошовая себестоимость – грандиозная прибыль. И главное – никакого риска. Не раскупят твой кооперативный кофе по пятьдесят копеек за чашку – так всегда самим можно выпить. Или перепродать.

– И ты бы, конечно, предпочла именно такой бизнес, – заключил Сеня.

– Да. Именно такой, – кивнула Настя. – Или… или – издательство свое открыла бы… Наш редактор говорит, что государственная монополия на книгоиздание скоро кончится. И тогда в издательском бизнесе такой бум начнется! Можно будет печатать, что угодно! И детективы западные, и любовные романы, и…

Сеня не дослушал, перебил ее:

– А главное – никакого риска.

– Никакого, – отрезала Настя. – А ты рискуешь всем! Именем, репутацией, жизнью!

– Настя, Настя… – язык во рту уже еле ворочался. Сказывались дни, проведенные в море, и бессонные ночи в лаборатории. – Ну что ты несешь? Чьей, интересно, жизнью я рискую?

– Своей. Моей. Коленьки, – сухо ответила Настя. И пояснила – спокойно, без слез, без истерик: – Вчера, например, мне грузинский князь звонил. У его дочери – единственной дочери, красавицы, умницы – лейкемия, рак крови. Что там, кстати, твой дед писал про лейкемию?

Сеня со вздохом процитировал:

– Рак крови поддается терапии настоем катрана в наименьшей степени. Однако и в данном случае можно говорить о некоторых положительных результатах…

– Вот это своему князю и скажи. А мне он пообещал: вылечится дочка – всех нас озолотит. Умрет – его люди всю семью нашу вырежут.

– Пусть попробуют, – дернул плечом Сеня. А в памяти сделал зарубку – сказать секретаршам, чтобы грузинской девушке с лейкемией в приеме отказали.

Настя прочла его мысли. Сказала злорадно:

– Твой Тау, кстати, ее уже принял. И катран ей назначил – по три ложки в день, как и всем.

– Слушай, Настя, еще раз спрашиваю: чего тебе нужно? – тихо спросил Сеня. – Что я должен сделать для того, чтобы наконец пойти спать?

– Прикрыть свою лавочку, – твердо сказала она. – Ликвидировать к чертовой матери этот кооператив. Извиниться перед людьми и сказать, что ты обязательно их вызовешь, как только лекарство пройдет официальную апробацию.

Сеня почувствовал, как наливается гневом.

– Да? Так и сказать? Именно так, да? А ты знаешь, красавица, – сытая, успешная, благополучная, – сколько времени занимает эта официальная апробация? Год, минимум год. Я узнавал. А потом еще – месяцев шесть, пока оформятся все бумажки. Итого – полтора года. А сколько, ты говорила, твоей матери давали? Три месяца, кажется? Что ж ты сама не стала ждать апробации?! Пойми же ты: я не гарантирую того, что я их спасу. Но попробовать я обязан. Это мой долг. Долг. Гражданский, человеческий, называй, как хочешь.

– Сеня, Сенечка… – В Настиных глазах снова заблестели слезы. – Да мне ведь тоже знаешь, как их всех жалко! И матерей, и отцов, и жен… А сколько к вам детишек записали?! Совсем маленьких, как наш Николенька…

– Но дед же детьми никогда не занимался… – растерянно произнес Сеня. – По ним и контрольной группы не было, и даже детские дозировки не рассчитаны… Я ведь говорил Тау – до шестнадцати лет никого не записывать!

– А он записывает! – горячо воскликнула Настя. – И про дозировку я его спрашивала, а он ответил: ерунда, мол. Используем половинную концентрацию.